“Все-таки христиане ужасные ханжи. Все время твердят о бескорыстной любви и помощи ближнему. А спроси их, зачем они людям помогают, ответ один — ради спасения своей души! Разве ж это бескорыстная помощь? Тут же самый что ни на есть открытый расчет: я сделаю что-то хорошее, и мне воздастся после смерти. Вот моя бабушка никогда в Бога не верила, но всегда всем помогала. И делала это действительно совершенно бескорыстно, потому что ни на какое спасение не рассчитывала и о загробной жизни не заботилась”. (Из письма в редакцию)
Для одних расчет, для других — стимул
Я не очень верю в абсолютное бескорыстие. Просто корысть бывает грубой и низкой, а бывает настолько возвышенной и благородной, что ее уже и корыстью обычно не называют, а как-то иначе. Стимулом, например, или мотивацией.
То, что многие неверующие порой делают что-то очень доброе, вне всяких сомнений. Почему они это делают? О таких случаях, когда желают получить материальное вознаграждение, мы говорить не будем. Но как быть с желанием похвалы, одобрения или даже прославления — всего того, что психолог Эрик Берн емко и метко называет «аплодисментами». Многие ли из нас совершенно свободны от желания их получить — как неверующие, так и верующие? Верующие, однако, знают, что это плохо, потому что в Евангелии написано: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо!» (Лк. 6: 26). Мы знаем, что этот грех называется «тщеславием» и боремся с ним, кто более, кто менее успешно, потому что бороться с ним нелегко.
Я не хочу утверждать, что мотивом добрых дел неверующих всегда является тщеславие. Но оно, убежден, распространено очень сильно. Всем известно, какие страсти разгораются порой в тех коллективах, где кого-то наградили, а кого-то «забыли». Многим ли из «забытых» удается сохранить благодушие и порадоваться за награжденных? Не думаю.
Однако среди неверующих немало таких, кто делает добро, движимый не тщеславием, а гораздо более возвышенными мотивами. Очень ценно и дорого бывает одобрение того человека, которого мы любим, уважаем, чьим мнением дорожим. Здесь поделюсь и личным опытом. В детстве моем, которое не знало Бога, главным авторитетом был для меня мой отец. Самой большой наградой было его одобрение, самым горьким наказанием — его недовольство мною. Имели, конечно, значение и другие награды или наказания, но одобрение или неодобрение отца было важнее всего. Что бы я ни сделал, хорошее или плохое, первая мысль была или «вот папа порадуется!», или, напротив, «только бы папа не узнал!». И когда я стал взрослым и стал жить отдельно от родителей, это никуда не ушло. Любой мой успех и в личных делах, и на работе, и в служении, когда стал уже священником, радовал прежде всего тем, что «отец будет мною доволен». И когда его не стало, тот же самый успех стал сопровождаться горькой мыслью: «Жаль, отец не видит». Хотя и верю, что все он видит, все знает… Но все равно его зримого, ощутимого одобрения очень не хватает. И вот подумалось как-то, что отношения с отцом могут быть своего рода иконой отношений с Отцом Небесным. Уж Он-то точно все видит, и если одобрение земного отца может так радовать, то как же сладко ощущать одобрение Небесного Отца тем, кто верит в Него! Неужели и это называется корыстью? Ведь не называем мы корыстным желание одобрения родителей, друзей, любимого человека. По-моему, это вполне нормальное, здоровое желание. Так почему же называть ханжеством желание одобрения Того, Кого каждый верующий стремится любить всем сердцем своим, и всею душею своею, и всем разумением своим, и всею крепостию своею (см. Мк. 12: 30). Только потому, что некоторые думают, будто Его нет?
А одобрение собственной совести? Для многих и это очень важно. Если тут корысть, то, по-моему, это прекрасная корысть. И здесь верующий отличается от неверующего тем, что для второго совесть — его личное качество, и, значит, ее одобрение — одобрение себя собою же, а для верующего совесть — голос Божий, посредством ее Сам Господь или одобряет, или упрекает нас.
Сколько очков нужно набрать для спасения?
Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что «все, усердно оставившие житейское, без сомнения, сделали это или ради будущего Царствия, или по множеству грехов своих, или из любви к Богу» (Леств. 1: 5). Тех, кто вступил на путь веры из страха, святой Иоанн уподобляет «фимиаму, который сперва благоухает, а после оканчивается дымом». Тех, кто ищет награды — «мельничному жернову, который всегда одинаково движется»… Подлинное же восхождение видит у того, кто встал на этот путь по любви к Богу. Тот, пишет Иоанн, «в самом начале приобретает огонь, который, быв ввержен в вещество, вскоре возожжет сильный пожар» (Леств. 1: 13). Не страх наказания, не искание наград, а любовь — подлинный двигатель идущих путем Христовым.
Да, действительно, вхождение в Царство Божие — главная цель нашей жизни. Но неверно думать, что способность или неспособность войти в Него будет зависеть от суммы заработанных очков и что очки эти зарабатываются добрыми делами. Но от чего тогда? Очень ясно пишет об этом апостол Павел: «И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор. 13: 3). Видите, Писание говорит, что никакие добрые дела не спасают нас сами по себе, если нет в нас любви. Они, конечно, в любом случае ценны, но не тем, что нам за них заплатят «на высшем уровне», а тем, что формируют нашу душу. Бог есть Любовь, и в Его Царстве сможет пребывать только то, что пропитано любовью, наполнено любовью. Каждый наш жизненный шаг, каждый наш поступок, добрый или злой, делает нас самих добрее или злее. И важнейшим, решающим будет наш последний шаг, ведь сказал же Господь: «В чем застану, в том и сужу». Это не значит, что все предшествующие поступки не имеют значения. Каждый наш шаг, в том числе и последний, во многом подготовлен предыдущими. Каждое доброе дело облегчает совершение следующего доброго дела. И в конце концов доброделание становится для нас естественным, становится потребностью, потому что сердце наше становится добрым. Не добрые дела входят в Царство Божие, а добрые души. А души становятся добрыми, когда делают добро.
Господь смотрит иначе
Конечно, все, что я до этого говорил, не имеет никакого отношения ни к той доброй бабушке, примером которой нас укорили, ни ко многим подобным ей. Есть ведь и такое прекрасное качество, как человеколюбие, которое может быть присуще, конечно же, не только верующим. Таких людей, далеких от Церкви, не считающих себя верующими, но очень добрых, сострадательных, отзывчивых я встречал немало, и восхищаюсь ими, и учусь у них. Добрый человек добр независимо от того, верующий он или неверующий. Он делает добро потому, что оно естественно для него. Это очень ценно в людских глазах. Но Господь смотрит иначе.
Когда-то читал я то ли притчу, то ли рассказ, как в монастырь пришел прозорливый старец, и игумен спросил его, кто из монахов наиболее преуспевает на пути ко спасению. И старец указал на брата, которого все знали как очень грубого и раздражительного. Игумен удивился. Он-то думал, что старец назовет другого, любимого всеми инока, отличающегося кротостью, добротой и послушанием. Но старец сказал: «Этот добр и кроток от рождения своего. Доброта его дана была ему изначально, как дар, и ему не требуется никаких усилий быть таким, какой он есть. А вот первый брат получил в наследство от предков характер злой и жестокий. Он борется с собой, и ценою великих усилий сдерживает и с Божией помощью меняет себя. Вы видите его грубым и раздражительным и не знаете о том подвиге, который совершается в сердце его, а Господь видит внутреннее человека. Если бы не вера его, не усилия, даже представить не можете, каким страшным злодеем был бы этот человек, сколько крови бы пролил…»
Да, хорошо, когда добро делает добрый. Делаемое им добро, без сомнения, ценно. Однако несравненно ценнее, когда добро делает злой. Уверовав, добрый станет еще добрее, и это прекрасно! Но когда вера делает добрым того, кто прежде был злым, — это больше чем прекрасно, это чудо. И такими чудесами переполнены не только жития святых. Каждый священник в своей практике встречался с такими чудесами не раз.
ПРОТОИЕРЕЙ ИГОРЬ ГАГАРИН
