Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас
Евангелие от Матфея, 11:28
Вверх
Вверх
Толкование на Евангелие:Проклятие смоковницы; изгнание торгующих из храма; восклицания детей; исцеле
12И вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей, 13и говорил им: написано, — дом Мой домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников. 14И приступили к Нему в храме слепые и хромые, и Он исцелил их. 15Видев же первосвященники и книжники чудеса, которые Он сотворил, и детей, восклицающих в храме и говорящих: осанна Сыну Давидову! — вознегодовали 16и сказали Ему: слышишь ли, что они говорят? Иисус же говорит им: да! разве вы никогда не читали: из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу? 17И, оставив их, вышел вон из города в Вифанию и провел там ночь. 18Поутру же, возвращаясь в город, взалкал; 19и увидев при дороге одну смоковницу, подошел к ней и, ничего не найдя на ней, кроме одних листьев, говорит ей: да не будет же впредь от тебя плода вовек. И смоковница тотчас засохла.
Евангелие от Матфея, глава 21, стихи 12-1912На другой день, когда они вышли из Вифании, Он взалкал; 13и, увидев издалека смоковницу, покрытую листьями, пошел, не найдет ли чего на ней; но, придя к ней, ничего не нашел, кроме листьев, ибо еще не время было собирания смокв. 14И сказал ей Иисус: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек! И слышали то ученики Его. 15Пришли в Иерусалим. Иисус, войдя в храм, начал выгонять продающих и покупающих в храме; и столы меновщиков и скамьи продающих голубей опрокинул; 16и не позволял, чтобы кто пронес через храм какую-либо вещь. 17И учил их, говоря: не написано ли: дом Мой домом молитвы наречется для всех народов? а вы сделали его вертепом разбойников. 18Услышали это книжники и первосвященники, и искали, как бы погубить Его, ибо боялись Его, потому что весь народ удивлялся учению Его. 19Когда же стало поздно, Он вышел вон из города. 20Поутру, проходя мимо, увидели, что смоковница засохла до корня.
Евангелие от Марка, глава 11, стихи 12-2045 И, войдя в храм, начал выгонять продающих в нем и покупающих, 46 говоря им: написано: дом Мой есть дом молитвы, а вы сделали его вертепом разбойников. 47 И учил каждый день в храме. Первосвященники же и книжники и старейшины народа искали погубить Его, 48 и не находили, что бы сделать с Ним; потому что весь народ неотступно слушал Его.
37Днем Он учил в храме, а ночи, выходя, проводил на горе, называемой Елеонскою. 38И весь народ с утра приходил к Нему в храм слушать Его.
Евангелие от Луки, глава 19, стихи 45-48; глава 21, стихи 37-38Священномученик епископ Шлиссельбургский Григорий (Лебедев). «Благовестие святого евангелиста Марка. Духовные размышления.» 1
111
На другой день, когда они (Христос с учениками) вышли из Вифании, Он взалкал; и, увидев издалека смоковницу, покрытую листьями, пошел, не найдет ли чего на ней; но, придя к ней, ничего не нашел, кроме листьев, ибо еще не время было собирания смокв. И сказал ей Иисус: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек! И слышали то ученики Его... Поутру, проходя мимо, увидели, что смоковница засохла до корня. И, вспомнив (вчерашнее), Петр говорит Ему: Равви! посмотри, смоковница, которую Ты проклял, засохла (Мк. 11,12-14; 20-21).
Засохшая смоковница — это классический образ духовно беcплодной души. Такая душа имеет всю видимость жизни. Она, как смоковница, зеленеет и покрыта листьями, т.е. она имеет все внешние обнаружения жизни: суетится, внешне убирается, как будто чего-то достигает, и прочее.
Но как в беcплодной смоковнице нет соков жизни и она беcсильна дать плод, так и в беcплодной душе при обычной внешности жизни нет силы жизни и нет у нее плодов. Она беcплодна для себя, потому что нет у нее роста и счастья достижения. И она беcплодна для окружающего, потому что не имеет ничего в себе. Что же она может оставить после себя?
И вот такая душа гибнет. Мало того, она проклинается. Ученики Христа именно так, проклятием, называют прещение Господа, обращенное на смоковницу. Прещение показывает, что смоковница, лишенная плодов, осуждается, обрекается на вечное беcплодие, в ней замирает жизнь, и она сохнет.
Так и душа, созданная для цветения и плодоношения, когда застывает во внутреннем беcплодии, тогда над ней изрекается приговор вечной безжизненности, приговор смерти. Она осуждается и, конечно, должна погибнуть и гибнет.
Печальный конец печальной жизни. Он трагичен потому, что с житейской точки зрения он неожидан и как бы даже незаслужен и несправедлив.
Ведь наружно идет самая нормальная человеческая жизнь. И как будто все в ней в порядке. Жизнь имеет всю видимость жизни. Она даже внешне привлекательна. Как евангельская смоковница была покрыта листьями, пышной зеленью и манила и обещала удовлетворение, так и человеческая жизнь течет как будто в полном довольстве, имеет всю наружную видимость и со стороны даже прельщает и манит, обещает наслаждение и радость.
И вдруг подходит к такой жизни нелицеприятный Судья и в один миг изрекает приговор: “Да в тебе и жизни-то нет, одна декорация, одна видимость жизни; хоть ты и стоишь, а внутри ты уже мертвая. Потому ты и беcплодная. И конец для тебя один. Спадет твоя видимость, облетят твои листья и обнаружится твоя сущность. Обнаружится, что ничего и не было под листьями, что ты мертва. И так как ты фальшиво жила и вводила в обман других, то пусть пресечется твоя ложь”.
И гибнет обманчивая видимость жизни. И осуждается и гибнет душа, не имевшая питательных соков жизни и плодов.
Почему же Господом изрекается такой решительный и бесповоротный приговор и осуждение?
Такой приговор изрекается за беcплодие. Бесплодие — это состояние внутренней мертвенности, внутреннего бессилия, отсутствия жизни. При внутренней мертвенности в человеке жива и развивается одна скорлупа существования, одна оболочка, внешность, одна видимость жизни.
Человек двигается, суетится. Он в работе и заботе до напряженности, в работе без отдыха. Человек упорно строит свое внешнее. Жизнь как будто заполнена. Человек интересуется обстановкой, костюмом. Человек интересуется питанием и отдает этому немало часов. Человек думает, что он развлекается и интересуется этим, и развлечениям посвящает весь свой досуг.
Но во всем названном разве весь человек? Это только внешние показатели жизни. Человека тут еще нет.
У смоковницы тоже была видимость жизни. Были ветки и были листья. А не было внутри ее силы. Между тем седалище жизни — внутри, в человеческом духе.
Жизнь — во внутренней насыщенности силой, которая и регулирует все внешние процессы. Чем мощнее эта сила, тем значительнее сама жизнь. И чем она правильнее и правдивее, тем правдивее внешнее построение жизни. Потому что в истинной жизни внутреннее и внешнее в тесной связи, и первое определяет второе, потому что и человек-то должен быть один.
Когда между внутренней силой и внешним процессом происходит разрыв или когда первое — внутреннее — совсем отсутствует, будучи подавлено или затравлено, тогда внешнее жизни, явления жизни в действительности ничего не являют, потому что в основе их, под ними, ничего нет, пустота. Они стали только механическим рефлексом окружающего или рефлексами различных состояний организма, как у животных.
И выходит, что тогда явления жизни становятся призраком жизни. Они стали одною тенью жизни. Они — иллюзия жизни, ее декорация. Они не открывают за собой никакой силы и истины.
Так в человеческой жизни остается одна видимость жизни, одна внешность. Человек делается автоматом. А может ли быть плод от автомата? Что может родить иллюзия? Какое наполнение жизнью может дать обман? Так приходит бесплодие души и жизни. Оно происходит или от подавления внутреннего, духовного, или при отрыве внешнего от внутреннего. Характеризуется бесплодие развитием одной внешности, когда человек-христианин внешне являет “образ благочестия”, а внутри у него нет “силы” благочестия. Раз нет внутренней силы, то нет и духовного роста и внутри человека — застой, мертвенность.
При таком состоянии иллюзорной, обманчивой жизни в действительности живет в человеке смерть. А от смерти не может быть ростков жизни и не может быть плода. Плодом смерти может быть только смерть.
Так и бывает в иллюзорных, обманчивых, наружных жизнях. Нет у них плода! Вот почему — чувство оторванности, топтания на одном месте, неудовлетворенности, уныния.
По-прежнему живет в человеке внешность: и хождение в церковь, и исполнение обряда, и наружная молитва, а нет души, нет чувства роста и достижения, и нет радости.
Во всей внешней жизни человека тоже сплошное бесплодие, которое хорошо характеризует святой апостол Иаков: “Желаете — не имеете ...завидуете — и не можете достигнуть; препираетесь и враждуете — и не имеете (не получаете)” (Иак. 4,2), т.е. беcплодны все ваши усилия настроить жизнь, раз у вас нет внутреннего регулятора, определяющего, что ценно для жизни и какова должна быть разумная внешность, построенная на силе жизни.
И характерно, что душа сознает беcплодность и внутреннюю неналаженность жизни. Душа переживает ее как пустоту жизни и как тоску.
Тогда люди начинают азартно наполнять жизнь внешним. При отсутствии внутреннего фундамента и регулятора жизни безудержно растет потребность во внешних впечатлениях. Человек не может остаться наедине с собой. Он не знает, что ему делать с собой, чем наполнить жизнь. И он бежит на улицу за внешними впечатлениями, и чем пустее душа, тем оживленней для нее становится улица.
Чтобы заглушить чувство пустоты, надо не только наполнить жизнь внешним потоком впечатлений, но и надо сделать поток непрерывным. Но так как впечатления прискучивают, то надо усиливать их остроту. Так люди при пустоте души, при невозможности для них жить чем-то своим большим, внутренним, захватывающим и интересным, с азартом начинают бросаться от впечатления к впечатлению, до отказа напихивать сознание внешними видимостями жизни. Им надо увеличивать дозу их и усиливать остроту. Чтобы некогда было задуматься о себе... Чтобы толчея сменяющихся и усиливающихся внешностей давала иллюзию жизни и чтобы, таким образом, не проскользнула пустота. Так поддерживается “угар жизни”, и пустые души живут в этом угаре. А когда как-нибудь вскользь на душу дыхнет из бездны пустота, и она силой воли приоткроет глаза и поймет всю никчемность, то конец такой жизни один — фактическая физическая смерть. На это оказываются способными единицы и наиболее сильные единицы, т.е. сохранившие крупицу из богатых сил души, чтобы иметь волю приоткрыть глаза и иметь разум понять весь ужас бестолкового кружения в пустоте. Если б у таковых не была вымотана сила жизни, то они остались бы жить для перестройки своей жизни на разумном (духовном) начале, а они совсем уходят из жизни, потому что жить уж нечем, силы вымотаны, как они вымотаны у бесконечной вереницы пляшущих пляску пустоты и даже не чувствующих, какие они жалкие марионетки жизни.
Вот что такое бесплодие души и вот почему оно осуждается. Бесплодие — это внутренняя мертвенность. И осуждается оно потому, что оно неминуемо влечет за собою смерть. Оно и есть само в себе смерть. Осуждение бесплодия есть только констатирование (свидетельствование) отсутствия жизни и наличия временно скрытой смерти.
Евангельский рассказ о бесплодной смоковнице дает ответ и на последний возможный вопрос: почему в отношении к бесплодной смоковнице не проявлено Божественного милосердия? Почему смоковница приговаривается к гибели? Почему Господь уже не ждет от нее плода? Разве греховная и бесплодная душа не может надеяться на Божественное милосердие? Господь ведь много раз являл прощение и милосердие! Может быть, душа покается и даст плод достойный покаяния? плод, достойный покаяния?
Отвечая на это, Евангелие указывает, что Божественное определение выносится не сразу, не неожиданно.
Господь много и долго терпит заблуждающуюся душу. Господь всякими промыслительными путями все время блюдет душу и хочет выправить ее путь и вдохнуть в нее силу жизни. И Божественное попечение все время опекает душу. Евангелие образно обозначает это попечение словами “увидев издалека смоковницу...” В выражении “увидев издалека” заключена мысль о том, что Божественное попечение надзирает за всеми жизнями, как бы различны ни были их пути и как бы далеко они ни шли от Божия пути жизни. А надзирает над жизнями Господь не из любопытства, а чтоб Его попечительная Рука во всякий миг могла бы открыться душам, едва они вспомнят о ней.
Значит, Божественное попечение о смоковнице было. И оно было длительным. Оно шло до крайних границ Божественного милосердия и терпения в ожидании выправления жизни и плодов.
В другой притче о посечении смоковницы Господь ясно говорит о долгом Божественном попечении, предшествующем осуждению смоковницы:
“Некто имел в винограднике своем посаженную смоковницу, и пришел искать плода на ней, и не нашел; и сказал виноградарю: ют, я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу; сруби ее: на что она и землю занимает? Но он сказал ему в ответ: господин! оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом, — не принесет ли плода; если же нет, то в следующий год срубишь ее” (Лк. 13,6-9).
Видишь, как в отношении бесплодной смоковницы и бесплодной души проявляется Божественное милосердие, долгое терпение и проявляется попечительность, выражающаяся в Божественных зовах и Божественной помощи, подающейся в спасительных средствах. Все это было явлено, и при всем том смоковница и душа остались бесплодными. И только тогда изрекается осуждение.
Очевидно, что оно изрекается в момент, когда на смоковницу уже не действует никакая поливка, когда внутренняя мертвенность парализует все Божии зовы и когда оживление и возрождение души безнадежны. В такой момент Божий приговор есть даже не суд, не осуждение, а свидетельствование очевидного факта, что смоковница-душа мертва и, значит, безнадежно бесплодна.
И тогда наступает последний акт: смоковница сохнет, жизнь пресекается. И в этом акте — логическое завершение бесплодия.
“Сруби ее: на что она и землю занимает?” Оторвавшаяся от питательной среды Света и Правды, среды Бога, лишенная всяких корней и устоев, обреченная на жалкое внутреннее бессилие, носящая в себе элементы разложения и гибели, — для чего и для кого нужна такая фальшивая жизнь? Как никчемная, она убирается из жизни, потому что в творческом процессе она отрицательная величина, она помеха жизни. “На что и землю занимает?” Как имеющая обманчивую видимость жизни, она еще является и вредной фальшивкой, кичится своей похожестью на жизнь и других в обман вводит. А потому и выносится приговор смерти. Как сказано в другом месте Божественного Писания: “Дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь” (Мф. 3,10).
Так обрекаются на уничтожение души безнадежно бесплодные.
Вверх
Святитель Василий (Преображенский), епископ Кинешемский. «Беседы на Евангелие от Марка», Глава 11, стихи 15-19, 27-33. 2
В данном отрывке Евангелия (ст. 15-19) Господь снова является перед нами в том виде, в котором так редко мы встречаем Его на страницах евангельской истории. Обычно кроткий, милостивый, всепрощающий, в повествовании XI главы Евангелия от Марка Он дважды проявляет Свой гнев. Но первый раз Его гнев поражает бездушную смоковницу, теперь он обрушивается на людей. Как будто Господь хочет предупредить людей и дать им понять, что не все в Нем благость, прощение и долготерпение, что и в Нем может загореться праведный гнев, и будет время, когда Он явится грозным, карающим Судиею.
Причиной внезапно вспыхнувшего гнева была Его ревность о доме Божием, возбужденная видом той безобразной картины, которую Он и апостолы застали при входе в храм и которая ясно говорила о полном пренебрежении к этому святому месту. В притворах храма устроен был настоящий базар. Сюда были пригнаны целые гурты жертвенного скота, наполнявшего воздух своим ревом, мычанием, блеянием. Продавцы жертвенных голубей примостились на скамьях со своими клетками, откуда неслось воркование и хлопанье крыльями испуганных птиц. Тут же виднелись фигуры ростовщиков и менял, обменивавших расхожую монету на священные сикли, которыми уплачивалась подать на храм и принимались пожертвования в священную сокровищницу. В воздухе стоял непрерывный оглушительный шум и гам крикливой восточной толпы, торгующейся до изнеможения из-за каждого обола. Из-за этого крика вряд ли можно было слышать слова священных песнопений и псалмов и молитвы священников, приносивших жертвы.
Отчасти эта непристойная торговля почти в самом помещении храма была вызвана условиями жертвенного ритуала, как они определены были Моисеем в книгах Левит и Второзаконие. Животные, приносимые в жертву, должны были удовлетворять известным строгим условиям ритуала (Лев. XXII), и пригодность их в этом отношении могла быть определена только специалистами-священниками. Поэтому, покупая жертвенное животное на рынке, человек неопытный, не посвященный в тонкости требований ритуального Моисеева закона, мог легко ошибиться или быть обманутым и привести к храму животное, которое по осмотру могло быть забраковано священниками как негодное для жертвы. В силу этого торговля жертвенными животными мало-помалу сосредоточилась около самого храма, где священники уже заранее осматривали приведенный скот и определяли его пригодность, разрешая для продажи лишь отборных животных, вполне удовлетворявших требованиям закона. Кроме того, и сами священники нередко бывали заинтересованы в такой торговле, особенно саддукейские первосвященнические фамилии. Так, из последних известна фамилия Ананов, имевшая свой обширный голубиный завод на Масличной горе, приносивший порядочный доход от продажи жертвенных голубей при храме. Вот почему священники, обязанные поддерживать порядок при богослужении, не только не заботились о прекращении или об ограничении размеров и интенсивности этой торговли, но и поощряли ее. В результате получались в доме Божием те безобразные сцены базарной сутолоки и ярмарочного гама, свидетелями которых сделались Спаситель и Его ученики.
Иисус, войдя в храм, начал выгонять продающих и покупающих в храме; и столы меновщиков и скамьи продающих голубей опрокинул; и не позволял, чтобы кто пронес через храм какую-либо вещь. И учил их, говоря: не написано ли: дом Мой домом молитвы наречется для всех народов? а вы сделали его вертепом разбойников (см. Ис. LVI, 7; Иер. VII, 11).
В этих словах Спасителя сказывается Его глубокое уважение к храму Божию и признание за ним важного значения для всех народов как дома молитвы. Для нас в этих словах и поступке Господа заключается важный урок.
Существует мнение, по которому храм как определенное место богослужения считается вообще ненужным для христианина.
«Поклоняться Богу можно везде, потому что Бог вездесущ, — говорят сторонники этого мнения, — и Сам Спаситель в беседе с самарянкой ясно выразил эту мысль, когда сказал ей:
поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. IV, 21, 23-24).
Однако в приведенных словах Господь только разрешает старинный спор между иудеями и самарянами, из которых первые считали единственным и исключительным местом богослужения Иерусалимский храм, а последние - храм на горе Гаризим. Для такой исключительной привязанности к одному определенному месту богослужения, конечно, не было никаких оснований, кроме национального самомнения, и Господь указывает, что поклонение Богу возможно везде, на всяком месте. Но этим вовсе не запрещается постройка храмов или молитвенных домов. Главный же смысл слов Спасителя в том, что, где бы ни молился человек Богу — в храме или вне храма, повсюду его молитва должна состоять не в одних телесных движениях, но в горении духа и в возношении ума и сердца. Поклонение же истиною означает поклонение не лицемерное, в одних словах состоящее, но поклонение делами, когда признание Бога свидетельствуется в жизни благоговейным отношением к Нему и исполнением Его заповедей.
Таким образом, в беседе Христа с самарянкою совсем нельзя видеть отрицательного отношения к 'храму. Здесь лишь выясняется духовная сущность Богопочитания. Пример же и жизнь Спасителя, наоборот, ясно говорят о Его уважении к храму и о том значении, которое Он придавал дому молитвы в духовной жизни Своих последователей. Он Сам часто бывал в храме, молился здесь, учил народ, а эпизод XI главы Евангелия от Марка особенно ярко говорит о том, что Он смотрел на храм как на величайшую святыню.
Это благоговейное отношение к храму сохранилось и у древних христиан. Когда преследования языческих императоров сделали для них невозможным открытое богослужение в молитвенных домах, они скрылись в таинственные подземелья своих усыпальниц, где погребались мученики за веру, но общей молитвы не оставили. И здесь, в тишине подземных крипт, в запутанных лабиринтах катакомб, среди надгробных плит над могилами мучеников, при неясном, колеблющемся свете смолистых факелов и мерцающих лампад, так же горячо неслись к небу их мольбы и гулко раздавались под сводами подземелий мелодии вдохновенных гимнов. Катакомбы служили для них храмом, где находили они укрепление и поддержку в общих молитвах и таинствах. Необходимость храма как места объединенных молитв и особой благодатной силы Божией, изливаемой на собравшихся верных, сознавалась, таким образом, и в те тяжелые времена.
Прошли века. Язычество умирало. Христианство было признано господствующей религией и из таинственных недоступных подземелий вышло на широкий простор Римской империи. Начиналась новая эра расцвета христианской церкви, и храмы получили особенное значение как центры просветительной деятельности и опорные пункты в борьбе с мраком язычества. Этот период особенно богат памятниками христианского храмоздательства; венцом пышного расцвета церковного зодчества является знаменитый храм святой Софии в Константинополе, построив который, император Юстиниан, говорят, воскликнул: «Я превзошел тебя, Соломон!»
Этот храм имеет исключительное значение для нас, русских, и в его истории, быть может, яснее всего можно видеть и оценить то влияние, которое храмы имели на распространение христианства и на подъем религиозного чувства в душе верующих и неверующих посетителей их. Именно здесь русские послы святого князя Владимира, посланные им для ближайшего знакомства и сравнительной оценки разных вероисповеданий, пережили тот глубокий, захватывающий порыв, который они определили такими словами: «Мы не знали где стояли: на небе или на земле...»
Этот отзыв сыграл решающую роль в выборе русской веры, и этим мы в значительной степени обязаны тому величественно-обаятельному впечатлению, которое произвел на русских посланцев храм Айя-София.
А сколько свидетельств влияния храма на духовную жизнь человека, влияния, производящего порой решительный перелом в душе, находим мы в житиях святых!
Один иностранный купец имел торговые сношения с Новгородом и бывал там. Вероятно, в душе его был богатый клад религиозных, еще неосознанных чувств. Ему приходилось бывать в русских храмах, и он переживал там такие необыкновенные минуты, что стал ходить в них чаще и чаще. И наконец дошел он до такого состояния, что не дальняя родина казалась ему родной страной, а вот этот город, населенный чужим народом, который говорил на чужом для него языке.
Какую-то силу над его душой получили эти белые соборы и церкви Новгорода с их столповыми звонницами, эти темные лики, озаренные пылающими свечами и тихо мигающими лампадами, эти монастыри, усеявшие берега многоводного Волхова, весь обиход православной русской старины.
Купец принял православие, раздал имение бедным и стал Христа ради блаженным...
То было начало подвига дивного во святых Прокопия Устюжского, Христа ради юродивого.
В Орде жил мальчик, родной племянник хана Берклая. В Орду в то время приходил Ростовский епископ Кирилл, которого современники называли блаженным и учительным. Приходил он по церковным делам и рассказывал о том, как святитель Леонтий проповедовал в Ростовской земле христианство и какие чудеса истекают от его мощей.
Все рассказы Кирилла слушал племянник хана Берклая. Какая-то сладость вливалась в его сердце от этих рассказов. В его душе совершался переворот. Он жаждал узнать истинного Бога и задумал идти вслед за Кириллом. Ему страстно хотелось видеть те русские церкви, где совершаются служения таинственному и всесильному христианскому Богу и где происходят те чудеса, о которых рассказывал Кирилл.
Часть своих богатств он раздал нуждающимся своим соплеменникам, часть поручил епископу Кириллу и вслед за ним тайно ушел из Орды.
И вот он в Ростове, и стоит в знаменитом своим великолепием храме Успения Богоматери. На двух клиросах стройно поют хоры. Иконы, как бы отблеском райской красоты сверкают драгоценным убранством, озаряемые огнями тихо теплящихся бесчисленных свечей, и клубы фимиама легкими прозрачными облаками расплываются над молящейся толпою. В эти минуты в этой несравненной красоте христианского богослужения царевич почувствовал Бога. Он как бы явственно ощутил какую-то связь между этой молящейся толпой, этим храмом, который любовь людей воздвигла Творцу миров, и Тем высоким и непостижимым, к Кому рвалась молитва этого народа, Кого воспевали хоры, Кому горели огни и клубился фимиам.
Солнце правды взошло в эти минуты, как говорит летописец, в душе царевича: он познал Бога христианского и увидел Его очами веры. Упав к ногам святителя Кирилла, он просил крестить его. В крещении он получил имя Петр.
Он остался жить в доме святителя Кирилла, ходил по церквам, учился русскому языку и русской грамоте... Молчаливый, всегда занимаясь в душе то молитвой, то размышлением о вечности, благоверный царевич Петр был отцом всех бедных и несчастных. В глубокой старости он принял монашество и мирно отошел к Богу около 1280 года. Он дал миру пример, какую власть церковь со своими богослужениями имеет над душой.
Пусть иногда человек под влиянием речей товарищей, под влиянием отрицательных прочитанных им книг, говорит против церкви. А на самом деле за какой-нибудь всенощной, под умилительные напевы величания, под стонущие звуки великого славословия: «Аз рех: Господи, помилуй мя, исцели душу мою, яко согреших Тебе», в полутемной церкви сходит на душу какое-то непонятное умиление, какое-то благодатное успокоение, которое нигде так полно, как здесь, не переживается...
Где мы можем быть вполне спокойны, благонадежны, счастливы? Только там, где наша настоящая сфера, наше постоянное призвание. А где же наше истинное призвание, где то дело, к которому призваны мы навсегда, которому мы будем служить и тогда, когда и мир разрушится и останутся только души человеческие с создавшим их Богом? В чем же наше вечное дело как не в прославлении Христа? А ведь храмы для того только и существуют, и все, в них происходящее, одну цель только и имеет — это постоянное славословие Христа.
«Бывали ли вы почти в пустой церкви за ранней обедней и в зимний день, когда почти весь храм тонет во мраке, и грошовые восковые свечи еле означают очертания иконостаса того алтаря, где происходит служба; слыхали ли вы дребезжащий голос дьячка, одиноко выводящего напевы Херувимской, и в этой убогой обстановке изумлялись ли вы величию жертвы Христовой и происходящего среди этого убожества чуда?..
...Присутствие Бога в уединении чувствуется еще сильней в храме, чем когда он полон толпой» (Е. Поселянин. Идеалы христианской жизни).
Вот именно ради этого особого присутствия Божия церковь всегда требовала и требует благоговейного отношения к храму и к происходящему в нем Богослужению.
«Аще кто учит невозбранно пренебрегати дом Божий, и бывающия в нем собрания: да будет под клятвою», — определяет Гангрский собор пятым своим правилом.
Древние христиане, отправляясь в храм к общественному богослужению, чрезвычайно строго к нему готовились и наблюдали за собой, чтобы, насколько возможно, достойно предстать пред алтарем Господним и приступить к святым таинствам; заботились не просто о том, чтобы вознести свои молитвы Творцу, но и о том, чтобы молитвы эти были благоугодны Богу.
Требовалось, прежде всего, внутреннее очищение от вражды, злобы, зложелательства.
Если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой, — завещал Спаситель (Мф. V, 23-24).
Поэтому христиане стремились к тому, чтобы с умиротворенной душой прийти в храм и здесь «святое возношение в мире со всеми приносити». К этому призывал и диаконский возглас: «Миром Господу помолимся». К этому же приглашали нередко и надписи, начертанные на вратах или на фронтоне храма: «Мир тебе, кто бы ты ни был, если ты в мире, с чистым сердцем входишь в сей дом».
В знак этого внутреннего очищения при входе в храм совершалось омовение, для чего у церковных дверей помещалась умывальница.
Приближаясь к престолу Всевышнего, христианин должен был забыть о всех своих рангах и земных отличиях. Дух глубокого смирения проникал все богослужение, незримо веял под сводами храма и наполнял сердца молящихся. Пред Всемогущим не могло быть сильных и могущественных, высоких и знатных: все были одинаково равны и одинаково ничтожны. Поэтому пышные наряды, драгоценные украшения, эмблемы высокого положения не допускались. Преобладали скромные одежды, строгие, темные, однотонные. Оружие, воинские доспехи, знаки отличий — все это оставлялось у дверей храма, в притворе. Входя в храм, верующие преклоняли колена, целовали косяки дверей, пороги, ибо весь храм был великой святынею, и все части его освящены благодатию присутствия Божия. Обычай этот частью удержался еще и теперь в Римском соборе святого Петра, где верующие католики и теперь поднимаются на коленях по мраморным ступеням величественной лестницы, ведущей в собор.
Глубокое благоговейное молчание царствовало среди молящихся, прерываемое лишь священными песнопениями и короткими репликами, которыми народ отвечал на возгласы священника и на прошения ектений. За порядком следили диаконы, и вся атмосфера храма и богослужения была проникнута такой глубокой серьезностью, таким напряженным религиозным чувством, что невольно поражала и подчиняла себе всякого, входящего в храм.
Когда император Валент, арианин, вошел однажды в храм, где совершал литургию святитель Василий Великий, удивительная картина представилась его взору: стройные ряды молящихся, глубокая тишина и сосредоточенная религиозность, царствовавшая в храме, сам святитель, окруженный благоговейным ликом диаконов и священников, стоящий пред престолом, — все это было так непохоже на то, что видел Валент в своих храмах, что он потрясен был до глубины души. С замирающим сердцем, дрожащей рукой он протянул свое приношение на один из клиросов. Никто не шелохнулся, никто не подошел к нему, чтобы взять приношение, так как не знали, как к этому отнесется архиепископ. Присутствия императора как будто никто не замечал. Несчастный Валент едва не лишился чувств. Впечатление было потрясающее!
Следя за дисциплиной молящихся, церковь нередко карала за неблагоговейное и непристойное поведение в храме. Обычно это практиковалось в монастырях. Палладий Елеиопольский, описывая свое путешествие по монастырям Нитрийской пустыни, рассказывает, что в одном из них он видел три пальмы, к которым привязывали для наказания монахов, провинившихся небрежным стоянием в храме во время правила и богослужения. Их били при этом довольно сурово, и, судя по тому, что стволы пальм были гладки, точно отполированы, можно было думать, что на наказания такого рода не скупились и применяли их довольно часто. Даже гражданская власть принимала со своей стороны меры в этом направлении. Известны эдикты Гонория и Юстиниана, определявшие строгие кары за непристойное поведение в храме.
В силу того же глубокого уважения к церквам торговля около них возбранялась совершенно. Шестой Вселенский Собор 76-м правилом своим постановил: «Никто не должен внутри священных оград корчемницу, или различныя снеди поставляти, или иные купли производити, сохраняя благоговение к церквам. Ибо Спаситель наш и Бог, житием Своим во плоти поучая нас, повелел не творити дому Отца Своего домом купли. Он и пеняжникам рассыпал пенязи, и изгнал творящих святый храм мирским местом. Посему аще кто будет обличен в реченном преступлении: да будет отлучен».
А с какою ревностью и бесстрашием великие святители Церкви Христовой защищали неприкосновенность и достоинство храмов, следя за тем, чтобы сюда не проникали люди, оскверненные тяжелыми грехами, и тем не оскорбили бы святыни дома Божия. Однажды император Византии Феодосии Великий запятнал себя тяжким преступлением: за ничтожную вину он приказал избить тысячи жителей города Солуни, собравшихся в цирк на ристалища. Но когда после этого, не очищенный покаянием, он вздумал войти в храм для молитвы, на паперти его встретил великий святитель того времени Амвросий Медиоланский и суровою обличительною речью остановил императора, совесть которого была запятнана кровью невинных жертв. И грозный император уступил. Он понял, что войти в храм, не вымолив прощения за тот тяжкий грех, который лежал у него на душе, значило совершить святотатство и усугубить свою вину. Смиренно выслушал он суровую речь Амвросия и принес покаяние, выполнив тяжелую эпитимию, наложенную на него святителем.
Также непреклонно другой великий святитель, Иоанн Златоуст, остановил на пороге храма св. Софии императрицу Евдоксию.
Так ревностно охраняли святыню храма христиане прежних веков!
Почему так ценили они свои храмы и почему для каждого христианина храм должен быть дорог и свят?
Храм — это земное небо, как выражается о. Иоанн Кронштадтский; это — дом Божий, место особенного присутствия Божия. Здесь совершается величайшее таинство, «в неже ангели желают проникнути». Ангелы здесь невидимо служат священнику.
Когда преподобный Серафим Саровский был еще в сане диакона, он временами видел ангелов, сослужащих братии и воспевающих. Они имели образ молниеносных юношей, облеченных в белые златотканые одежды. А то, как пели они, нельзя выразить словами. Вспоминая об этом, преподобный Серафим говорил: «Бысть сердце мое, яко воск, таяй от неизреченной радости».
А вот что видел отец Серафим в Великий Четверг, когда служил литургию.
Как известно, малый вход на литургии знаменует вступление служащих в самое небо, и священник тогда молится: :«Сотвори со входом нашим входу святых ангелов быти, сослужащих нам и сославословящих Твою благость».
Когда после малого входа иеродиакон Серафим возгласил: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны», — и, обратясь к народу и дав знак орарем, закончил: «и во веки веков», — внезапно он весь изменился, не мог сойти с места и вымолвить слова. Служащие поняли, что ему было видение. Его ввели под руки в алтарь, где он простоял три часа, то весь разгораясь лицом, то бледнея, — все не в состоянии вымолвить ни одного слова. Когда он пришел в себя, то рассказал своим старцам и наставникам о. Пахомию и казначею, что он видел. «Только что возгласил я, убогий, — »Господи, спаси благочестивыя и услыши ны!« — и, наведя орарем на народ, окончил: »и во веки веков«, вдруг меня озарил луч как бы солнечного света, и увидел я Господа и Бога нашего Иисуса Христа во образе Сына Человеческого во славе, сияющего неизреченным светом, окруженного небесными силами, ангелами, архангелами, херувимами и серафимами, как бы роем пчелиным, и от западных церковных врат Грядущего на воздухе. Приблизясь в таком виде до амвона и воздвигнув пречистые Свои руки, Господь благословил служащих и предстоящих. Посем, вступив во святый местный образ Свой, что по правую руку царских врат, преобразился, окружаемый ангельскими ликами, сиявшими неизреченным светом во всю церковь. Я же, земля и пепел, сретая тогда Господа Иисуса, удостоился особенного от Него благословения. Сердце мое возрадовалось чисто, просвещенно, в сладости любви ко Господу».
Когда преподобный Сергий Радонежский совершал литургию, видели, как ангелы сослужили ему и как он приобщался из святой чаши огнем.
Блаженный Нифонт, епископ Кипрский, имел дивное откровение относительно совершаемого во время литургии священнодействия. Однажды, стоя со своим учеником в церкви при патриаршем богослужении, Нифонт как бы прозрел духом. Он увидел огонь, шедший с неба и покрывший алтарь и архиерея. Когда запели «Трисвятое», показались четыре ангела и пели вместе с певцами.
Когда святитель Василий Великий произносил молитвы пресуществления, то колумбарий, или золотой голубок, висевший над престолом, сотрясался невидимой силой.
Таким образом, храм является местом общения небесных и земных. В то же время, храм есть училище веры и благочестия, ибо в нем обильным потоком — в священных песнопениях, в чтениях Священного Писания, в проповедях - предлагаются уроки нравственного устроения жизни и души.
И сколько великих решений, переменявших весь характер и направление жизни, было принято под влиянием того или другого слова или текста Священного Писания, услышанного в храме!
Началом великой подвижнической жизни преподобного Симеона Столпника были слова евангельских блаженств:
Блажени нищий духом, яко тех есть Царство Небесное,
поразившие его внимание во время литургии. То же самое рассказывается о преподобном Антонии Великом в его биографии.
В храме верующие получают нередко исцеление духовных немощей и физических болезней.
Вот почему древние христиане так дорожили храмом, относились к нему с таким глубоким уважением и при всяком случае с необыкновенной ревностью заботились о том, чтобы посетить храм и присутствовать при богослужении. Святой Вареонофий, достигнув преклонной старости и почти не имея возможности двигаться от слабости, просил, чтобы хотя бы в тележке его возили в храм, и посещал богослужение ежедневно. Святитель Порфирий, епископ Газский, не владея ногами в старости, ползал на коленях, чтобы не пропустить богослужения в храме Воскресения Христова в Иерусалиме.
Изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениих грешничих... Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем, - восклицает псалмопевец Давид,
выражая свой восторг и любовь к храму, а шестой Вселенский Собор, считая посещение храма обязательным для каждого христианина, постановил:
«Аще кто, епископ, или пресвитер, или диакон, или кто-либо из сопричисленных к клиру, или мирянин, не имея никакой настоятельной нужды, или препятствия, которым бы надолго устранен был от своея Церкви, но пребывая во граде, в три воскресные дни в продолжении трех седмиц, не приидет в церковное собрание, то клирик да будет извержен из клира, а мирянин да будет удален от общения» (VI Собор, пр. 80).
Вместе с тем Православная Церковь внушает молящимся во время богослужения предстоять с благоговением и страхом Божиим, не забывая, пред Кем мы стоит и Кому возносим свои молитвы.
«Горе имеем сердца!» — восклицает священник перед возношением Святых Даров...
Проверьте себя в эту минуту: где ваше сердце? Действительно ли «горе», там, у престола Всевышняго, или по-прежнему связано житейской суетой и земными заботами, и не лжете ли вы Богу, отвечая на возглас священника, - «имамы к Господу!»
«В храме, - увещевает святитель Тихон Задонский, - ты должен стоять, как на небе пред Царем Небесным... Не озирайся же, да не с фарисеем осудишься.» А преподобный Авраамий Смоленский, делая поэтическое сравнение, говорит, что молящиеся должны походить на те восковые свечи, которые теплятся пред образами. «Смотри на свечку и будь как она: стой прямо, неподвижно, благоговейно; пусть горячо пылает и стремится к небу молитва твоя, как огонь свечи, и пусть трепещет и тает, как воск, сердце твое от умиления и радости».
Берегитесь рассеянных мыслей и невнимательности в молитве, ибо это оскорбляет Бога.
Однажды Иоанн Грозный, богомольный, как все древнерусские цари, слушал литургию в Успенском московском соборе, но рассеянны были мысли царя: он мечтал о новом дворце, который думал построить на Воробьевых горах, и в уме обсуждал план его устройства.
После литургии, идя во дворец, он встретил Василия Блаженного, московского Христа ради юродивого.
- Был ли ты у обедни? — спросил его царь.
- Был, да тебя не видал! — отвечал блаженный.
- Как так? — возразил царь.
- Царь! - сказал юродивый тихим укоризненным тоном. — Ты был на Воробьевых горах!
- Был, да тебя не видал! — отвечал блаженный.
- Как так? — возразил царь.
- Царь! - сказал юродивый тихим укоризненным тоном. — Ты был на Воробьевых горах!
И понял царь свой грех, обличенный прозорливостью блаженного, и низко ему поклонился.
Особенно резко восстают святые отцы Церкви против непристойного поведения в церкви и против легкомысленных, праздных разговоров в храме во время богослужения, что, кстати сказать, встречается у нас чрезвычайно часто и составляет трудноискоренимую привычку.
«Позвольте мне сказать, — резко замечает святитель Иоанн Златоуст в одной из своих проповедей, — разве нет у вас домов для пустословия вашего?»
И в самом деле: зачем идти в церковь, если все время богослужения проводишь в праздной болтовне, обсуждая все базарные новости? Во-первых, это небрежное отношение к храму и невнимание к богослужению оскорбительно для Бога. Во-вторых, это не только грубо и неделикатно по отношению к другим молящимся, но и составляет прямое преступление против них, мешая им молиться, заглушая для них святые слова богослужения, развлекая их внимание, препятствуя сосредоточиться и лишая их драгоценных минут радости и благодатного утешения, обычно связанных с искренней молитвой. По какому праву воруем мы у них эти минуты?
Особенно должна оберегаться святыня алтаря. Здесь все должно быть погружено в молитвенную тишину, и не должно быть ни одного лишнего или праздного слова.
«Если надо тебе что-нибудь сказать в алтаре, — поучал преподобный Серафим, — то скажи это кратко и тихо и опять храни молчание; ибо здесь присутствует Сам Бог со Своими ангелами».
В алтарь входить мирянам не разрешается.
«Никому из всех, принадлежащих к разряду мирян, да не будет позволено входити внутрь священного алтаря», - запрещает шестой Вселенский Собор в своем 69-м правиле.
В практике духовной жизни церковно-общественная молитва считается вообще более действенной, чем молитва келейная, уединенная, хотя вполне возможно, что личное ощущение молящегося, особенно на первых ступенях его духовного развития, склоняется в пользу последней. «Но мы сами, — говорил Оптинский старец о. Макарий, — не можем судить о достоинстве своей молитвы, и то удовлетворение или самоуслаждение, которое мы испытываем нередко в уединенной молитве, может быть обманом и прелестью диавола».
Из жизни святой Иулиании Лазаревской рассказывается такой случай. Однажды стояла необыкновенно суровая, студеная зима. Земля трескалась от мороза, и святая Иулиания, не имея теплой одежды, оставалась молиться дома. И был голос священнику в церкви праведного Лазаря от иконы Богоматери: «Иди и рцы милостивой вдове Иулиании - ради чего не приходит в Церковь? И домашняя ее молитва приятна, но церковная выше. Почитайте Иулианию: Дух Святой почивает на ней».
И когда по зову священника Иулиания пришла в церковь и со слезами молилась и прикладывалась к иконе Богоматери, тогда великое благоухание распространилось по церкви и по всему селу. И стала Иулиания уже ежедневно ходить в церковь на молитву.
Закончим настоящую беседу о значении храма и церковного богослужения словами великого святителя Иоанна Златоуста: «Как пристань, огражденная от ветров и волн, великую доставляет безопасность входящим в нее кораблям, так и дом Божий, исхищая входящих в него от мятежа житейских дел, как от бури, дает им стоять в великой тихости и безмятежности и слушать слово Божие. Место сие есть настроение к добродетели, училище любомудрия, не во время только собрания, когда слушается Писание, предлагаются духовные поучения и предстоят почтеннейшие отцы: но и во всякое другое время. Войди только в преддверие, и тотчас отложишь житейские заботы. Войди внутрь, и тотчас веяние некое духовное обымет душу твою. Тишина, в нем царствующая, производит трепет отрезвляющий и располагает любомудрствовать, возбуждает ум, отбивает память о всем здешнем и переносит тебя с земли на небо. Если же без собрания (богослужения) такая польза от присутствия здесь; то когда слышится глас пророков, когда благовествуют Апостолы, когда Христос бывает посреде, когда Отец приемлет бывающее здесь жертвоприношение, когда Дух Святый исполняет духовным веселием, какими благами насытясь отойдут отсюда пресущие здесь!»
Вверх
[1] Епископ Шлиссельбургский Григорий (Лебедев). Проповеди, „Благовестие святого евангелиста Марка“, письма к духовным чадам. М., "Отчий дом", 1996, сc. 331-336.
[2] Святитель Василий (Вениамин Сергеевич Преображенский), епископ Кинешемский. "Беседы на Евангелие от Марка." М.: "Отчий дом", 2004, сc. 219-227.
