Толкование на Евангелие: Второе отвержение Господа в Назарете.

Господь Иисус Христос начал Свою деятельность в Галилее. Здесь, около Геннисаретского озера, нашел Он Своих первых учеников и последователей; здесь впервые раздались вечные слова Божественной проповеди; здесь совершены были первые чудеса.

Галилея в то время была цветущей страной с хорошо развитым земледелием и оживленной торговлей. Ее население составляло племя сильное и храброе, земледельческое и воинственное, даже беспокойное и ревнивое к свободе. Его предки из Завулона и Неффалима оставили блестящую страницу в истории завоевания Ханаанской земли. Несмотря на эти великие воспоминания, полный энергии патриотизм, Галилея, не имевшая знаменитых ученых и школ, не пользовалась ни малейшим уважением в эти времена формализма и религиозной законности, когда полным доверием пользовались только книжники и раввины. Жители Иерусалима и чистые иудеяне презирали ее. Галилеянин казался им существом необразованным, невежественным, простым и грубым. Они поднимали на смех его наречие и выговор.

И однако эта страна заслуживала гораздо лучшей репутации. Здесь сильна была верность родным преданиям; любовь к свободе не была подавлена римским игом и поддерживала лишь оживленные ожидания Мессии — избавителя; сердце народа, несмотря на внешнюю грубость, сохранило девственную чистоту и было восприимчиво к правде Божией и глаголам жизни вечной.

Господь с первых же шагов Своей проповеднической деятельности имел здесь большой успех. Народ стекался Его слушать толпами. Многие приходили издалека и неделями сопровождали его, упиваясь божественными словами. Готовы были слушать Его целыми днями, забывая о пище. Вера в Него, в Его учение, в Его чудотворную силу росла с каждым днем, а вместе росло Его влияние в народе, умножались и чудеса.

Когда из Галилеи Господь захотел перейти в Свое отечество, в Назарет, где жила Его семья и где Им проведены были детские годы, Он уже пользовался громкой славой.

Молва о Нем шла далеко. О Нем говорили как о Великом Пророке, обладающем великой силой слова и чудотворений. Многие готовы были признать в Нем Мессию. Казалось, при таких условиях назаретяне должны были встретить Его с особым радушием и восторгом. Ведь это был их пророк, вышедший из их среды, выросший в их городе, их слава, гордость, украшение.

И вместо этого мы видим совершенно обратное явление. В родном городе Господь был встречен полным равнодушием. Ни Его дивная, вдохновенная проповедь, полная силы и премудрости, ни удивительные чудеса, которые Он творил, ни ореол славы, венчавший Его, не могли возбудить в его соотечественниках веры в Него, в Его Божественное посланничество, так что Иисус дивился неверию их. Это тем более удивительно, что назаретяне имели полную возможность сами оценить влияние Его проповеди и чудотворную силу. Не замечать в Нем этой необыкновенной силы не было никакой возможности.

Но вместо того, чтобы поддаться обаянию Его учения и признать Его, по меньшей мере, пророком, они только с изумлением спрашивают:

Это вопросы праздного, возбужденного любопытства, которые ни к чему не обязывают и ни к чему не ведут.

Такое отношение к Нему соотечественников вызвало скорбное замечание Господа Иисуса Христа:

Как относились к Господу его домашние и сродники, мы уже знаем. Братья Его не веровали в Него, — говорит евангелист Иоанн (Ин. VII, 5), и считали просто сумасшедшим. Но и отношение сограждан было не лучше. Первоначальное равнодушие и недоверчивое любопытство скоро перешли в ярость и открытую злобу, когда проповедь Спасителя затронула их национальное самомнение. Кончилось тем, что они выгнали Его из города и хотели свергнуть с горы (Лк. IV, 29).

Чем объяснить это? Как понять это невероятное отупение совести и потемнение рассудка, приводящее к подобным деяниям? Ведь не могли они не знать, что выгоняют, во всяком случае, необыкновенного человека, уже признанного Великим Пророком во многих городах?

Ключом для разрешения этой психологической загадки является третий стих VI главы.

Они знали всю семью Господа и никогда не находили в ней ничего необыкновенного, не замечали ни в ком из ее членов даже особенных дарований. Самого Иисуса они знали давно, с детства. Часто видели Его на улицах города или у водоема источника вместе с Матерью. Видели в мастерской, где Он работал под руководством престарелого Иосифа. И никогда им в голову не приходила мысль, что из этого мальчика выйдет что-нибудь необыкновенное. Он казался им таким же, как и все дети.

Они слишком давно знали Его, слишком часто видели Его и слишком привыкли к Нему.

Этим объясняется их отношение к Нему.

Мы никогда не ценим того, к чему слишком привыкли. Привычный предмет уже не возбуждает того напряженного внимания, с которым мы встречаем новинку. Даже чудесное в силу привычки начинает казаться обыкновенным. Человек, слишком хорошо нам знакомый, не может рассчитывать на чересчур высокую степень нашего уважения и почтительного удивления, которое мы готовы подарить тому, кого знаем лишь поверхностно, понаслышке. Некоторая доля неизвестности всегда повышает тон отношения. Жених преклоняется перед невестой гораздо больше, чем муж перед женой, а лакей, говорят, никогда не уважает своего барина.

То же случилось и с назаретянами: они настолько привыкли к Господу, привыкли считать Его своим, ровней, что, даже замечая в Нем чудесное, только недоумевали, пожимали плечами и пытались найти всему естественное объяснение. Вот почему они не поверили в Него как в Мессию и не отдались Ему всей душой, как это сделали многие галилеяне.

Но этот же закон действует и теперь в духовной жизни.

Для христианина, посвятившего свою жизнь служению Господу Богу, всегда есть опасность потерять свежесть своего чувства к Нему благодаря привычке и заменить искреннее, сердечное служение формальным, механическим, часто небрежным исполнением религиозных обязанностей.

Это случилось с еврейским народом, которому пророк Исайя бросает тяжелый упрек:

Это же случилось и с руководителями еврейства, книжниками, фарисеями и священниками, которым Господь с горечью говорит:

То же самое, к великому сожалению, случается нередко и с нашими священнослужителями. Привыкая к таинствам и священнодействиям, они перестают в них чувствовать веяние Святого Духа, теряют всякое благоговение к ним и все свое служение Богу начинают ограничивать бездушным и спешным совершением служб и треб.

Особенно трагически сказывается этот закон привычки на наших певчих, церковных прислужниках и детях духовенства. Мне никогда не приходилось видеть более безобразного поведения в церкви, чем то, которое дозволяют себе певчие и мальчики, прислуживающие в алтаре. Это объясняется именно тем, что, привыкая к храму, они начинают чувствовать себя в нем как дома и совершенно забывают о невидимом присутствии в нем Великого, Всемогущего, Всеправедного Творца.

Но и с каждым верующим может случиться эта потеря живой веры и живого чувства к Богу, и опасность особенно велика для тех, кто по своему положению обязан нести длительный и утомительный труд служения, не имея понятия о законах духовной жизни и не пользуясь указаниями опытных людей.

Это состояние духовного огрубления или одичания очень тяжело и опасно, ибо выйти из него опять на правильную дорогу гораздо труднее, чем встать на эту дорогу только что начинающему новичку. Переучивать снова неправильно выученное всегда труднее, чем заучивать что-нибудь новое, еще незнакомое, ибо здесь приходится сначала разбить укоренившуюся привычку, что отнимает много сил и времени. Это - азбука педагогики. Если ученику музыки с самого начала дана неправильная постановка руки и пальцев, то освободиться от этого недостатка и перейти на правильную методу представляет впоследствии очень большие трудности. Чтецы, перебившие язык на спешном чтении, проглатывающие целые слоги до потери смысла, часто до конца жизни не могут научиться читать внятно и отчетливо. Точно так же и в духовной жизни, и в служении Богу. Есть несчастные батюшки, до такой степени привыкшие к небрежному и неряшливому совершению богослужения, что они уже не могут, несмотря на все старания, исполнять его истово, чинно, с благоговением. Закоренелая привычка побеждает все усилия, когда, сознав опасность положения, пытаются с ней бороться. Язык сам собою мчится вперед, стремительно выбрасывая слова, не поспевающая за ним мысль прыгает с пятого на десятое слово или мечется по сторонам, а руки и тело сами собой проделывают заученные и усвоенные привычкой жесты. Еще хуже, когда человек даже не сознает, что он перестал уже быть священником и молитвенником, что он не более как говорящий автомат. Здесь начинает уже чувствоваться гнет проклятия Божия за небрежность, ибо сказано:

В этом состоянии потери живого ощущения Бога вся внешняя деятельность, имеющая, по-видимому, целью приблизить к Нему человека, осуждена на полную духовную бесплодность. Прежде всего молитва, одно из главных средств духовной жизни, перестает быть действенной. До Бога она не доходит.

«Помни, — пишет о. Иоанн Кронштадтский, — что если ты во время молитвы не празднословишь, а с чувством говоришь слова молитвы, то слова твои не возвратятся к тебе тощи, без силы (как шелуха без зерна), но непременно принесут тебе те самые плоды, которые заключаются в слове, как плод в оболочке. Это дело самое естественное, как естественны и обыкновенны в природе плод и оболочка его... Чем искреннее, сердечнее будешь произносить каждое слово, тем больше плода от молитвы; каждое слово, как зернышко, принесет тебе плод духовный, как зрелый колос... Но если ты слова бросаешь попусту, без веры, не чувствуя силы их, как шелуху без ядра, то пустыми они к тебе и воротятся; шелуху бросаешь, шелуха к тебе и воротится».

Есть старая легенда, наглядно показывающая нам, как бесплодны иногда бывают наши молитвы.

Давно-давно жил один святой старец, который много молился и часто скорбел о грехах человеческих. И странным ему казалось, почему это так бывает, что люди в церковь ходят, Богу молятся, а живут все так же плохо. Греха не убывает.

«Господи, - думал он, - неужели не внемлешь Ты нашим молитвам? Вот люди постоянно молятся, чтобы жить им в мире и покаянии, и никак не могут. Неужели суетна их молитва?»

Однажды с этими мыслями он погрузился в сон. И чудилось ему, будто светозарный ангел, обняв крылом, поднял его высоко-высоко над землей... По мере того, как поднимались они выше и выше, все слабее и слабее становились звуки, доносившиеся с поверхности земли. Не слышно было более человеческих голосов, затихли песни, крики, весь шум суетливой мирской жизни. Лишь порой долетали откуда-то гармоничные, нежные звуки, как звуки далекой лютни.
— Что это? — спросил старец.
— Это святые молитвы, — отвечал ангел, — только они слышатся здесь!
— Но отчего так слабо звучат они? Отчего так мало этих звуков? Ведь сейчас весь народ молится в храме?..
Ангел взглянул на него, и скорбно было лицо его.
— Ты хочешь знать?.. Смотри...

Далеко внизу виднелся большой храм. Чудесной силой раскрылись его своды, и старец мог видеть все, что делалось внутри.
Храм весь был полон народом. На клиросе виден был большой хор. Священник в полном облачении стоял в алтаре.

Шла служба. Какая служба — сказать было невозможно, ибо ни одного звука не было слышно. Видно было, как стоявший на левом клиросе дьячок что-то читал быстро-быстро, шлепая и перебирая губами, но слова туда, вверх, не долетали. На амвон медленно вышел громадного роста диакон, плавным жестом поправил свои пышные волосы, потом поднял орарь, широко раскрыл рот, и... ни звука!

На клиросе регент раздавал ноты: хор готовился петь.
«Уж хор-то, наверно, услышу...» — подумал старец.

Регент стукнул камертоном по колену, поднес его к уху, вытянул руки и дал знак начинать, но по-прежнему царила полная тишина. Смотреть было удивительно странно: регент махал руками, притопывал ногой, басы краснели от натуги, тенора вытягивались на носках, высоко поднимая голову, рты у всех были открыты, но пения не было.

«Что же это такое?» — подумал старец.

Он перевел глаза на молящихся. Их было очень много, разных возрастов и положений: мужчины и женщины, старики и дети, купцы и простые крестьяне. Все они крестились, кланялись, многие что-то шептали, но ничего не было слышно.

Вся церковь была немая.
— Отчего это? — спросил старец.
— Спустимся, и ты увидишь и поймешь... — сказал ангел.

Они медленно, никем не видимые, спустились в самый храм. Нарядно одетая женщина стояла впереди всей толпы и, по-видимому, усердно молилась. Ангел приблизился к ней и тихо коснулся рукой... И вдруг старец увидал ее сердце и понял ее мысли.
«Ах, эта противная почтмейстерша! — думала она. - Опять в новой шляпе! Муж — пьяница, дети — оборванцы, а она форсит!.. Ишь выпялилась!..»

Рядом стоял купец в хорошей суконной поддевке и задумчиво смотрел на иконостас. Ангел коснулся его груди, и перед старцем сейчас же открылись его затаенные мысли: «...Экая досада! Продешевил... Товару такого теперь нипочем не купишь! Не иначе как тыщу потерял, а может, и полторы...»

Далее виднелся молодой крестьянский парень. Он почти не молился, а все время смотрел налево, где стояли женщины, краснел и переминался с ноги на ногу. Ангел прикоснулся к нему, и старец прочитал в его сердце: «Эх, и хороша Дуняша!.. Всем взяла: и лицом, и повадкой, и работой... Вот бы жену такую! Пойдет или нет?»

И многих касался ангел, и у всех были подобные же мысли, пустые, праздные, житейские. Перед Богом стояли, но о Боге не думали. Только делали вид, что молились.
— Теперь ты понимаешь? — спросил ангел. — Такие молитвы к нам не доходят. Оттого и кажется, что все они точно немые...
В эту минуту вдруг чей-то детский робкий голосок отчетливо проговорил:
— Господи! Ты благ и милостив... Спаси, помилуй, исцели бедную маму!..

В уголке, на коленях, прижавшись к стене, стоял маленький мальчик. В его глазах блестели слезы. Он молился за свою больную маму.
Ангел прикоснулся к его груди, и старец увидел детское сердце.
Там были скорбь и любовь.
— Вот молитвы, которые слышны у нас! — сказал ангел.

Таким образом, наши лицемерные, чисто внешние молитвы до Бога не доходят и плода не приносят.

Приближаются ко Мне люди сии устами своими, — говорит Господь, — и чтут Меня языком; сердце же их далеко отстоит от Меня; но тщетно чтут Меня (Мф. XV, 8-9).

Более того: такая молитва прогневляет Бога.

«...Многие из нас, — пишет отец Иоанн, — совершают службу и таинства, молитвословия неохотно, вяло, небрежно, торопливо, с пропусками, желая скорее кончить святое дело да поспешить на житейскую суету. Какое страшное обольщение и какой тяжкий грех! Невольно при этом вспоминаешь грозный глагол Господа нерадивым исполнителям Его дел: проклят всяк творяй дело Господне с небрежением! Я сказал: какое страшное обольщение! Да, страшное обольщение, потому что мы по слепоте своей пренебрегаем глаголами Святого Духа, дышащего в молитвословиях таинств и служб, — пренебрегаем тем самым, что для нас служило бы при настоящем тщании и радении источником пресладкого мира, радости в Духе Святом и даже источником здравия телесного, ибо слова молитвы, при службах и таинствах, читаемые с верою, благоговением, страхом Божиим, спокойно, горящим духом, имеют несомненное и чудное свойство вместе с душою оживотворять, укреплять и исцелять и самое тело наше. Это дознано опытом. Тяжкий грех, говорю, потому что, совершая небрежно таинства, мы через то кощунствуем святынею Господнею... Думают ли нынешние христиане-лицемеры, что они лицемерно молятся и лицемерно живут? — Не думают. Они молятся ежедневно, может быть, долго, молятся по привычке, устами, а не сердцем, без сердечного сокрушения, без твердого желания исправления, чтобы только исполнить заведенное правило и мнят службу приносити Богу (Ин. XVI, 2), тогда как молитвою своею они навлекают на себя только гнев Божий. Все мы больше или меньше грешны в том, что лицемерно молимся, и примем за это великое осуждение».

Но если долговременное служение Богу ведет к привычке, а привычка может вызвать формальное, чисто внешнее и лицемерное исполнение религиозных обязанностей, то возникает важный вопрос: как избежать этой опасности? Ибо если этого мы сделать не сумеем, то печальный конец нашей духовной жизни неизбежен.

Ответ на этот вопрос заключается отчасти в вышеприведенных словах кронштадтского пастыря: при настоящем тщании и радении таинства, службы, молитвы служат источником мира, радости в Духе Святом и даже источником здравия телесного.

Для одних они служат, таким образом, благословением, на других навлекают проклятия. Все зависит от отношения к ним человека.

Если христианин не вкладывает в свое служение Богу всего внимания, всего рвения, всей сердечной теплоты, на которую способен, то в нем скоро начинает развиваться привычка к небрежному и поверхностному исполнению религиозного долга. До этого человек доходит не вдруг, а постепенно. Сначала он, может быть, молился от сердца, но потом, так как молиться всегда сердцем составляет значительный труд, к коему надо всегда принуждать себя, ибо Царствие Небесное, сказано, нудится, он начинает больше молиться устами, поверхностно, а не из глубины души, так как это гораздо легче и наконец при усиленной борьбе плоти и диавола, молится устами, не доводя до сердца силы слов молитвенных. Что сказано о молитве, то следует сказать и о причащении Святых, Бессмертных и Животворящих Тайн. Часто сначала человек причащается с живою верою, с чувством любви и благоговения, а потом, при непрестанном противодействии плоти и диавола истине Божией, уступает им победу над собой и причащается лицемерно... Это же бывает и с таинством покаяния. Это же бывает и со всеми проявлениями религиозной жизни, если христианин не принуждает себя к напряжению духовных сил.

Так создается гибельная привычка. Но привыкнуть можно и к дурному, и к хорошему. Можно привыкнуть к небрежности, и тогда вся религиозная жизнь становится холодной и мертвенно-формальной. Животворящий дух, таящийся в святых словах молитвословий, в таинствах и в других религиозных формах, не проявляет себя для души нерадивой, ленивой и холодной и на нее не действует. Но можно, наоборот, создать себе привычку благоговейного, истового, сердечного исполнения всех религиозных обязанностей, и тогда для нас откроется в них неистощимый родник благодатной силы, оживляющей и укрепляющей в жизнь духовную. Отсюда вывод: если мы хотим избежать духовного огрубения, если хотим, чтобы молитвы, таинства, обряды, весь ритуал религии не потерял для нас от частого повторения Духа жизни и не превратился в пустую формальность, ничего не говорящую душе, если хотим, наконец, чтобы самые добродетели наши, если таковые имеются, не превратились в лицемерное ханжество, то средство против этого состоит прежде всего в том, чтобы с самого начала духовной жизни исполнять все, чего требует христианский долг, с величайшей старательностью и вниманием, с напряжением всех духовных и физических сил, не позволяя себе разленения и небрежности.

Здесь нет мелочей, не стоящих внимания, ибо из мелочей создается великое, весь тон духовной жизни, и поэтому каждая подробность требует тщательного и аккуратного выполнения. Бог поругаем не бывает, и самая незначительная небрежность в отношении к Нему непременно отразится ущербом в вашей духовной жизни. Поэтому что бы вы ни делали в деле служения Ему, делайте изо всех своих сил; то, что сделано кое-как, никогда не бывает сделано правильно. Требуется добросовестное делание.

А для того, чтобы поддерживать в себе эту ревность и не ослабевать, надо иметь всегда живую веру, что Бог наш в Троице покланяемый, Отец, Сын и Святой Дух, всегда с нами, взирает на нас и по первому слову нашей искренней молитвы о помощи готов помогать нам в святом деле. Помятуя, что Вседержитель всегда с нами, и имея Его самым делом в мыслях своих, отвергая от сердца своего всякие помыслы, сомнения житейские, попечения и пристрастия, мы всегда будем достойно совершать Божие дело. Наиболее ярким примером такого добросовестного делания являются ученики и апостолы Господа, как это видно из 8-9 стихов VI главы. Отправляясь на проповедь, они не берут ничего в дорогу, кроме одного посоха: ни сумы, ни хлеба, ни меди в поясе, ни двух одежд, обуваются в простую обувь. Ничто не должно им мешать, ничто не должно связывать и отвлекать от того дела, на которое Господь их посылает. Все внимание, все силы, все их существо отдается исключительно Богу и Божию делу.

Этот пример должны и мы постоянно иметь перед глазами и помнить грозное предостережение: