Вверх
Толкование на Евангелие: Крестная казнь Иисуса Христа.
| Святитель Василий (Преображенский), епископ Кинешемский. «Беседы на Евангелие от Марка.» |
20Когда же насмеялись над Ним, сняли с Него багряницу, одели Его в собственные одежды Его и повели Его, чтобы распять Его. 21И заставили проходящего некоего Киринеянина Симона, отца Александрова и Руфова, идущего с поля, нести крест Его. 22И привели Его на место Голгофу, что значит: Лобное место. 23И давали Ему пить вино со смирною; но Он не принял. 24Распявшие Его делили одежды Его, бросая жребий, кому что взять. 25Был час третий, и распяли Его. 26И была надпись вины Его: Царь Иудейский. 27С Ним распяли двух разбойников, одного по правую, а другого по левую сторону Его. 28И сбылось слово Писания: и к злодеям причтен. 29Проходящие злословили Его, кивая головами своими и говоря: э! разрушающий храм, и в три дня созидающий! 30спаси Себя Самого и сойди со креста. 31Подобно и первосвященники с книжниками, насмехаясь, говорили друг другу: других спасал, а Себя не может спасти. 32Христос, Царь Израилев, пусть сойдет теперь с креста, чтобы мы видели, и уверуем. И распятые с Ним поносили Его. 33В шестом же часу настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого. 34В девятом часу возопил Иисус громким голосом: Элои! Элои! ламма савахфани? — что значит: Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? 35Некоторые из стоявших тут, услышав, говорили: вот, Илию зовет. 36А один побежал, наполнил губку уксусом и, наложив на трость, давал Ему пить, говоря: постойте, посмотрим, придет ли Илия снять Его. 37Иисус же, возгласив громко, испустил дух. 38И завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу. 39Сотник, стоявший напротив Его, увидев, что Он, так возгласив, испустил дух, сказал: истинно Человек Сей был Сын Божий.
Евангелие от Марка, глава 15, стихи 20-39Святитель Василий (Преображенский), епископ Кинешемский. «Беседы на Евангелие от Марка», Глава 15, стихи 20-39. 1
Крестная казнь, на которую был осужден Господь, первоначально появилась на Востоке и принадлежит к тем ужасным варварским изобретениям, которыми прославились восточные деспоты. С Востока она перешла в Рим и применялась римлянами решительно везде, где только появлялись победоносные орлы римских легионов, пока, наконец, не была уничтожена Константином Великим. У евреев крестной казни не было: за некоторые преступления закон повелевал вешать на дереве преступников, но их не прибивали гвоздями, и трупы при наступлении вечера надлежало снимать для погребения. В самом Риме распинали только рабов, которые за людей почти не считались. Римские граждане этой казни не подлежали, и знаменитый оратор древности, Цицерон, требовал даже, чтобы крестная казнь производилась вдали от городов и больших дорог, так как ужасное зрелище распятых преступников оскорбляло взор благородного римлянина. В провинциях пригвождали ко кресту одних разбойников и возмутителей общественного спокойствия. Распинателями обыкновенно были воины, которые у римлян совершали все казни. Преступник сам должен был нести свой крест до места казни, подвергаясь при этом насмешкам и побоям. Погребения для распятых обычно не было. Тела оставались на крестах до тех пор, пока не делались добычей хищных птиц и плотоядных животных или же не истлевали сами собой от солнца, дождя и ветра. Иногда, впрочем, родственникам позволялось погребать их. В случае нужды (при наступлении, например, праздника или какого-нибудь торжества) жизнь распятых по закону могла быть сокращена ударом в голову или в сердце; иногда у них перебивали голени или же разводили под крестом костер из хвороста, и тогда распятый погибал от огня и дыма.
Форма крестов была довольно разнообразна. Проще других и, по-видимому, более употребительным был крест, напоминавший букву Т (так называемый крест святого Антония), где поперечная перекладина прибивалась к самому верху вертикального столба. Иногда эта перекладина прикреплялась ниже, оставляя в верху столба место для таблички, на которой черными буквами по меловому фону писалась вина распятого. Такой именно формы и был крест Спасителя, судя по тому, что к Его кресту была прибита дощечка, на которой Пилат вместо полного обозначения вины написал просто: «Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Ин. XIX, 19), что вызвало сердитый протест иудейских первосвященников.
К середине креста приделывался перпендикулярно еще небольшой брус, так называемое «седалище» (sedile), на котором распятый сидел как бы верхом. Это делалось для того, чтобы тело своею тяжестью не разодрало рук и не оторвалось от креста. С этой же целью тело нередко привязывалось к столбу веревками. Что касается подножия, которое обязательно требуется нашими старообрядцами, признающими достойным почитания только восьмиконечный крест, то древние писатели до VI века нигде о нем не упоминают; свидетельства позднейших слабы и, возможно, предоставляют плод недоразумения. Кресты делались невысокими, так что ноги распятого отстояли от земли не более трех футов. Таким образом, несчастную жертву мог бить всякий, кто в состоянии был достать ее; она была вполне беззащитна и предоставлена всевозможным проявлениям злобы и ненависти. Она могла висеть в продолжение многих часов, подвергаясь ругательствам, оскорблениям, даже побоям от толпы, которая обыкновенно сбегалась, чтобы посмотреть на это страшное зрелище.
Испытывая мучения, становившиеся все более и более нестерпимыми по мере того, как проходило время, несчастные жертвы страдали так жестоко, что часто должны были просить и умолять зрителей или своих палачей из жалости положить конец их страданиям; часто слезами тяжелого отчаяния выпрашивали они у своих врагов бесценное благодеяние — смерть. Действительно, смерть от распятия, по-видимому, включала все, что пытка или смерть могут иметь мучительного и страшного: головокружение, судороги, жажду, голод, бессонницу, воспаление ран, столбняк, публичный позор, долговременность страданий, ужас предчувствия смерти, гангрену разорванных ран. Все эти страдания усиливались до крайней, самой последней степени, насколько их мог выносить человек, и только в потере сознания страдалец получал облегчение. Надобно вообразить неестественное положение тела с простертыми вверх, пригвожденными руками, причем малейшее движение сопровождалось новою, нестерпимою болью.
Тяжесть повисшего тела все более раздирала язвы рук, которые становились поминутно все острее и жгучее; разорванные жилы и растянутые сухожилия бились и трепетали с непрерывною мукою; раны, не закрытые от воздуха, постепенно заражались антоновым огнем; артерии, особенно головные, вздувались и вызывали страдания от притока крови; затрудненное, неправильное кровообращение вызывало в сердце невыносимое мучительное томление, длительную предсмертную тоску; к этому прибавлялись муки жгучей и доводящей до отчаяния жажды; и все эти телесные мучения причиняли внутреннее страдание и тревогу, делавшие приближение смерти желанным и несказанным облегчением. И однако в этом ужасном положении несчастные могли жить до трех, а иногда до шести и более дней.
С мучением распятых равнялось одно только их бесчестие. Название крестоносцев (crucifer) было крайним выражением презрения. Особенно у иудеев крестная казнь считалась самой позорной и отвратительной, потому что закон Моисеев гласил:
проклят всяк висяй на древе (Втор. XXI, 23).
У евреев существовало обыкновение, чтобы осужденный на смерть преступник лишаем был жизни не скоро после осуждения. Глашатай несколько раз всенародно объявлял его имя, вину, свидетелей преступления и род казни, ему назначенный, вызывая всякого, кто мог, идти в суд и защищать несчастного. И у римлян был закон, изданный Тиверием, в силу которого смертная казнь совершалась не ранее десяти дней после приговора. Но для Иисуса Христа, хотя Он судим был и по римским, и по иудейским законам, это правило применено не было. Отсрочка казни простиралась только на обыкновенных преступников, а возмутители общественного спокойствия, враги Моисея и кесаря, каковым клевета представила Спасителя, не имели права на эту милость: их казнь была тем законнее, чем скорее совершалась. Итак, Иисус после осуждения немедленно был предан воинам для исполнения приговора.
Тогда сняли с Него багряницу, одели Его в собственные одежды Его и повели Его, чтобы распять Его (ст. 20).
На шею Спасителя повесили дощечку с обозначением вины его; на Его плечи возложили крест, который Он Сам должен был нести до места казни, как того требовал обычай, и печальная процессия тронулась в сопровождении толпы собравшихся зрителей. Крест не был особенно велик и массивен, так как у римлян распятие практиковалось настолько часто, что на устройство каждого креста они не затрачивали большого труда и старания, но, тем не менее, физические силы Господа уже иссякли, и Он не мог нести его. Волнения предшествовавшей ночи, душевная мука, пережитая Им еще в саду Гефсимании, три утомительных допроса, побои, оскорбления, чувство окружавшей Его бешеной, беспричинной ненависти, наконец, это ужасное римское бичевание — все это привело Его в состояние крайнего изнеможения, и Спаситель падал под тяжестью Своего креста. Чтобы не замедлять шествия, воины принуждены были, вопреки обыкновению, возложить крест на другого - на некоего Симона, жителя Ливийского города Кирены, который возвращался с поля и при самом выходе из города встретился со стражей, ведущей Иисуса Христа. Вероятно, он был из числа почитателей Спасителя и при встрече с Ним обнаружил знаки сострадания, почему воины и обратили на него внимание.
Наконец, достигли Голгофы (евр. Golgotha означает «лоб, череп»), или лобного места. Так называлась одна из горных северо-западных возвышенностей, окружавших Иерусалим, на которой производились казни и которая с тех пор должна была сделаться самым священным местом на земле. Пока воины ставили и укрепляли кресты для Иисуса Христа и для двух разбойников, осужденных вместе с Ним, Спасителю предложено было, по древнему Обычаю, вино, смешанное со смирною. Питье это не столько опьяняло, сколько туманило сознание и помрачало рассудок, вследствие чего страдания становились менее чувствительными. До известной степени это был акт человеколюбия, но Господь отверг его. Принимая добровольно страдания и смерть, Он хотел встретить их с ясным сознанием, ничем не облегчая для Себя ужаса крестной муки. С Него сняли одежды и затем...
Наш Божественный Спаситель и Искупитель, Владыка твари и Господь славы был поднят на крест и пригвожден.
Тогда началась та страшная, мучительная агония крестных страданий, ценой которых куплено наше спасение.
И может быть, глубокая духовная скорбь, которую переживал Спаситель, была для Него еще тяжелее, чем ужасные физические мучения распятия. Мы не можем, конечно, знать, что происходило в душе Божественного Страдальца, не можем при своей греховной грубости, даже приблизительно представить себе всю глубину Его скорби, но причины ее указать возможно.
Одиноким, покинутым почти всеми видел Он Себя на кресте. Его оставили даже Его ближайшие ученики, за исключением Иоанна, малодушно скрывшиеся от опасности быть захваченными, и никто, решительно никто еще не понимал того дела, за которое Он умирал. Кругом была враждебно настроенная толпа; видны были только или тупые, равнодушные лица уличных зевак с написанным на них выражением грубого любопытства, или ехидные улыбки первосвященников, полные злорадства. Да, они могли злорадствовать - эти люди, так долго копившие в себе злобу против Того, Кто не хотел признать их авторитета и так часто обнаруживал перед толпой слушателей их внутреннюю фальшь и лицемерие Своими правдивыми обличениями. Теперь они могли отомстить за все унижения и дать Ему почувствовать свою силу и власть, с которой Он не хотел считаться. Давно лелеянная злоба не смягчалась даже скорбным зрелищем крестных страданий и прорывалась в язвительных, насмешливых замечаниях, обличающих ужасающую, омерзительную низость души, которая может глумиться над умирающим.
Других спасал, - говорили они, насмехаясь, - а Себя не может спасти. ...Пусть сойдет теперь с креста, чтобы, мы видели, и уверуем (ст. 31-32).
Даже проходящие, когда-то толпой ходившие за Ним, чтобы слушать Его учение, злословили Его (ст. 29). И за этих людей Он умирал! Столько добра Он сделал им, стольких исцелил, ободрил, утешил, стольких призвал к новой жизни, столько оказал любви безграничной, самоотверженной - и в благодарность за все это они распяли Его! Даже теперь Он страдал и умирал, чтобы приобрести для них прощение и Спасение, — и они издевались над Ним! Они отвергли своего Спасителя... Как должна была страдать великая любовь Иисуса от этого непонимания, от сознания, что эти люди, Его братья, Его единоплеменники, гибнут, совершая страшное, небывалое преступление и даже не понимают этого в своей дикой неблагодарности. Как тяжело было видеть в душе этих погибших сынов Израиля торжествующее зло!
Но самая тяжелая скорбь, ужасная глубина которой для нас совершенно непостижима, — это, конечно, было чувство греха, добровольно взятого на Себя нашим Спасителем и отяготевшего на Нем. Если на нас, грешных людей с грубой душой и усыпленной совестью, наш грех часто ложится мучительной тяжестью, едва переносимой, нередко приводя к отчаянию, то что должен был переживать Господь с Его чуткой совестью, с Его божественно чистой душой, не знавшей греха, ибо Он греха не сотворил (1 Пет. II, 22)! Ведь взять на Себя грех людей — это вовсе не значило просто уплатить Божественному правосудию Своею кровью и страданиями за чужой, посторонний грех чисто внешним образом, подобно тому, как мы оплачиваем иногда долги наших друзей. Нет, это значило несравненно большее: это значило принять грех в свою совесть, пережить его как свой собственный, почувствовать всю тяжесть ответственности за него, сознать страшную виновность за него перед Богом так, как будто Он Сам сделал этот грех. И какой грех! Не забудем, что Иисус Христос был, по выражению Иоанна Предтечи, Агнец Божий вземляй грехи мира (Ин. I, 29). Грехи всего мира, всего человечества с первого дня его сотворения, всех бесчисленных поколений людей, сменившихся на земле в течение целого ряда долгих веков; все зло во всех его разнообразно-омерзительных видах; все преступления, самые отвратительные и гнусные, когда-либо содеянные человеком; всю грязь и муть жизни не только прошлой, но и настоящей, и будущей — все это взял на Себя Иисус Христос и все
трехи наши Сам вознес телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды (1 Пет. II, 24).
Вместе с грехом Спаситель должен был взять на Себя и его неизбежные следствия, для души самые страшные — отчуждение от Бога, богооставленность и проклятие, висевшее над нами как наказание за грех:
Христос искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою (ибо написано: проклят всяк, висящий на древе) (Гал. III, 13).
Если мы примем во внимание весь ужас этого проклятия и богооставленности, всю невероятную тяжесть греха, подъятого Спасителем ради нашего искупления, то для нас до некоторой степени станет понятен этот Предсмертный вопль, полный тоски и муки невыразимой:
Элои! Элои! ламма са вахфани? - что значит: Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? (ст. 34).
Страдания Господа были так велики, что вся природа возмутилась. Солнце не могло вынести этого зрелища и скрылось; тьма покрыла землю. Земля содрогнулась от ужаса, и в последовавшем землетрясении большие камни, покрывавшие многие гробницы, были сброшены. Завеса в храме, отделявшая святое святых от святилища, разорвалась пополам.
Но спросят, быть может: зачем нужны были эти страдания? Почему символом христианства стал именно крест — это орудие муки? К чему эта печаль, которою обвеяна вся христианская религия?
Для многих смысл креста и страданий совершенно непонятен. Еще апостол Павел писал в свое время:
слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, - сила Божия... Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие (1 Кор. I, 18. 22-23).
В этом нет ничего удивительного: для человеческой мудрости, не озаренной силой Духа Святого, так и должно быть. Тайна креста для нее всегда останется тайной, ибо
мудрость мира сего есть безумие пред Богом, а немудрое Божие премудрее человеков (1 Кор. I, 20, 25).
Исчезли в дали веков самые имена древних мудрецов, а крест стал лучезарным символом, около которого вращается судьба человека. Крест — душа христианства; без креста нет и самого христианства.
Почему?
Святая Церковь отвечает на этот вопрос учением об искуплении, составляющим кардинальный пункт христианской религии. В виду важности этого учения необходимо на нем остановиться подробнее.
Человек вышел из рук Творца прекрасным созданием, одаренным всеми совершенствами ума, сердца и воли. Но, как условие свободы, в его природе была заложена возможность греха, в борьбе с которым человек должен был самостоятельно развивать свои нравственные силы, руководясь любовью к Богу и послушанием Его воле. Для этого дана была первая заповедь, запрещавшая вкушение плодов древа познания добра и зла. Но когда злой дух стал искушать человека, он представил ему блестящие перспективы этого знания, и... человек соблазнился. Вместо того, чтобы отвергнуть искушение во имя любви к Богу, во имя послушания, он захотел сам сделаться равным Богу! Гордость, самолюбие восторжествовали над любовью.
Преступая заповедь Божию, человек свободно, без принуждения внешнего противопоставлял свое собственное «я», свой эгоизм - Богу, вместо Бога полагал самого себя центpом своей жизни, свою волю — своим законом, самого себя — своим богом, и таким образом ставил себя во враждебное отношение к Богу, делался истинным врагом Бога. Человек обособился от Бога, стал служить своему «я» и поработился миру, от которого начал искать счастья. Следствием этого отчуждения от Бога явилось полное извращение жизни не только самого виновника — человека, но и всей природы. Из-за преобладания эгоизма утрачено было единение: не только человека с Богом, но и человека с человеком. В этой разобщенности исчезла любовь, появилась вражда и как высшее и худшее ее проявление — убийство. В убийстве Авеля впервые кровь человека оросила землю. Далее жизнь становится все хуже и безотраднее. Нависшие над ней тучи зла сгущаются все более и более. Разврат и нравственное одичание достигают такой степени, что потребовался потоп, чтобы уничтожить зло и омыть оскверненную землю. Но хотя в потопе погиб почти весь род человеческий и сохранены были лишь немногие лучшие, но все же семя зла в них осталось и опять пустило свои ядовитые побеги, разраставшиеся все гуще по мере размножения человечества. Жизнь становилась невыносимой. Единственный исход из этого ада состоял в возвращении человека к Богу, в восстановлении связи с Ним. Но на этом пути необходимо было устранить величайшее препятствие, каким служит грех. Гpex-то именно и есть главная причина разобщения челевека с Богом, им-то и устанавливается и поддерживается великая бездна между Богом и людьми.
Прежде всего грех уже сам по себе служит причиною разобщения Бога и человека: грех есть удаление человека от Бога мыслью, чувством, желанием, делом. Кроме того, грех ведет к разобщению с Богом не менее этого еще и тем общим душевным состоянием нечистой совести, которое является в нас следствием греха, создается грехом. Удаление души от Бога, или грех, немедленно отражается в душе человека, в его совести тревогою, чувством страха, виновности. Человек находится в положении раба, который чувствует над собой занесенный бич хозяина. Чувства любви и близости к Богу изгоняются страхом перед Богом, а страх этот убивает религиозные стремления души, ее тяготение к Богу, заставляет бежать от Бога, не думать о Боге, гнать самую мысль о Боге, вечности, религии, до полного ее исчезновения или неверия, до отрицания бытия Божия. Постепенно изгоняется Бог из души страхом пред Ним, боязнь Его грозного суда и воздаяния; из Бога Любви и Отца людей в греховном сознании человека, мучимого совестью, Бог делается страшным существом и от светлого образа Бога в душе, окутанной непроницаемою, серою мглою духовного мрака и греха, остается какой-то неясный, бесформенный призрак, пугающий уже своею таинственностью, что-то неведомое, непознаваемое. Призрак страшного Бога, рожденный душевным мраком, стоит преградою между людьми и Богом, ослабляет в них стремление к Богу и порождает отчаяние.
Преграда эта между Богом и людьми может быть устранена только действительным искуплением греха. Грех должен быть искуплен по требованию одного из основных начал нравственной жизни, начала справедливости. Закон возмездия не может быть отменен или нарушен в силу основного свойства Божественного Промысла, управляющего миром, — свойства правосудия.
Правда Божия, оскорбленная грехом, должна быть удовлетворена.
Как ни глубоко пал человек вследствие греха, но он всегда чувствовал неумолимую силу этого закона правды; всегда сознавал необходимость удовлетворения за грех. Все религии, самые грубые и, первобытные, стремились к тому, чтобы найти способ этого удовлетворения, и сама сущность всякой религии, выраженная словом religio (от religo), состоит именно в действительном или мнимом восстановлении связи между Богом и человеком. Жертвами, религиозными обрядами и церемониями человек стремился умилостивить Бога, чтобы вместо разгневанного Судии снова найти в Нем любящего Отца. Это основное стремление принимало в разных религиях разнообразные, иногда дикие и чудовищные формы.
Религия Индии предполагала достигнуть примирения с Богом путем самоистязаний и доведения человека до умственной бессознательности. Восточные религии Ассирии и Вавилона во имя этого примирения освящали распутство как средство умерщвления плоти. Во многих местах практиковались человеческие жертвоприношения. Часто на раскаленные руки идолов бросали младенцев. И все это не достигало цели. Человек не находил успокоения. В этом ужасе человеческих жертвоприношений, в этих оргиях распутства можно было найти временное опьянение; можно было на время заглушить в душе стон отчаяния, но очищения совести и внутреннего мира все это человеку не давало.
Человечество долго и тщетно истощалось в поисках мира душевного, искупления греха. Искупление не достигалось жертвами, и ничем не удавалось побороть рабский страх перед Богом, чувство разобщности с Ним и отчуждения. И это вполне естественно: если сила противления Богу, проявленная человеком в грехопадении, по закону возмездия, может быть уничтожена только равною силою послушания, самопреданности, жертвы Богу, то человек должен представить удовлетворение правде Божией с тем же чистым сердцем, в том же непорочном состоянии духа, какое он отверг, совершая свой первый грех; он должен быть совершенным образом Божиим, чтобы его жертва своим нравственным значением покрывала собою силу и значение его преступления. Но требование такой жертвы выше сил падшего человека; он мог пасть, но не может восстановить самого себя; мог внести в себя зло, но бессилен уничтожить его. Отсюда его послушание Богу после падения всегда неразлучно с противлением Богу; его любовь к Богу нераздельна с самолюбием; зло прививается ко всем добрым и чистым движениям души и оскверняет самые чистые и святые минуты нравственной жизни. Вот почему человек не мог принести жертвы достаточной по своей безукоризненной чистоте и нравственному достоинству для того, чтобы покрыть свой грех и удовлетворить правде Божией. Его жертвы не могли смыть греха, потому что сами не чужды были эгоизма.
Это мог сделать только Господь. Только Сын Божий мог сказать: «Моя воля — воля Отца Небесного», — и принести чистейшую жертву без всякой примеси эгоизма, только Сын Божий Своим личным воплощением в человеке, как новый Адам, и Своею свободною самопреданностью в жертву Богу за грех людей, как истинный первосвященник, мог представить полное удовлетворение правде Божией за преступление человека и, таким образом, уничтожить вражду между ним и Богом, низвести с неба благодатные силы для возрождения расстроенного образа Божия в человеке. Святость и безгрешность Иисуса Христа, Его Божественная природа сообщали крестному жертвоприношению значение столь великое и всеобъемлющее, что эта одна искупительная жертва была не только достаточна вполне, чтобы покрыть и загладить все преступления рода человеческого, но и бесконечно их превосходила на весах Божественного правосудия.
Если преступлением одного подверглись смерти многие, — говорит апостол Павел, - то тем более благодать Божия и дар по благодати одного Человека, Иисуса Христа, преизбыточествует для многих. И дар не как суд за одного согрешившего; ибо суд за одно преступление — к осуждению; а дар благодати — к оправданию от многих преступлений (Рим. V, 15-16).
Вот для чего, по премудрому плану Божию, нужны были страдания и смерть Господа Искупителя. Этими страданиями человечество обрело наконец мир душевный, примирение с Богом, дерзновенный доступ к Богу, живущему во свете неприступном, невыразимую великую радость сыновней близости к Богу.
Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками. Посему тем более ныне, будучи оправданы Кровию Его, спасемся Им от гнева. Ибо если, будучи врагами, мы примирились с Богом смертью Сына Его, то тем более, примирившись, спасемся жизнью Его (Рим. V, 8-10).
Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово примирения (2 Кор. V, 19).
Вас, бывших некогда отчужденными и врагами, по расположению к злым делам, ныне примирил в теле Плоти Его, смертью Его, чтобы представить вас святыми и непорочными и неповинными пред Собою (Кол. I, 21-22).
Все согрешили и лишены славы Божией, получая оправдание даром, по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе, которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его через веру, для показания правды Его в прощении грехов (Рим. III, 23-25).
...теперь во Христе Иисусе вы, бывшие некогда далеко, стали близки Кровью Христовою. Ибо Он есть мир наш соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую посреди преграду (Еф. II, 13-14).
Иисус Христос принес Себя в жертву,
чтобы подъять грехи многих (Евр. IX, 28) и снять с нас вину, истребив учением бывшее о нас рукописание, которое было против нас, и Он взял его от среды и пригвоздил ко кресту (Кол. II, 14). Он грехи наши Сам вознес телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды (I Пет. II, 24).
Этой жертвой покрыты все наши грехи не только прошедшие, но и настоящие, и будущие.
Нам кажется это несколько непонятным. Что Иисус Христос принес Себя в жертву за прошлые грехи человечества и страдал за те преступления, которые содеяны были до момента Его смерти, — это можно легко представить ceбe. Но какое отношение Его жертва может иметь к нашим грехам, да еще к будущим? Ведь Спаситель был распят девятнадцать веков тому назад, когда нас не было и в помине, и, следовательно, не было и наших грехов; каким же образом Он мог страдать за грехи, которых еще не было, за преступления, еще не существующие? Эта мысль, по-видимому, уменьшает личное для нас значение крестной жертвы и служит порой причиной, почему мы остаемся холодными и безучастными при воспоминаниях о страданиях Иисуса Христа. Лукавый голос шепчет: «Пусть древний мир своими преступлениями довел Спасителя до креста; пусть на нем лежит и ответственность, но мы тут ни при чем; мы не виноваты в этих страданиях, ибо нас тогда еще не было».
Мы ошибаемся.
Бог есть Дух вечный и неизменяемый. Это значит, что для Него нет времени, или, точнее говоря, нет ни прошедшего, ни будущего. Есть только настоящее. Все, что мы представляем только в будущем, все неведомое, неизвестное для нас, что только должно еще случиться, — все это уже существует в Божественном сознании, в Божественном всеведении. Иначе и быть не может.
Ведь что такое время? Не что иное, как последовательность событий или изменений в нас или окружающем нас мире. Все меняется, все течет. Ночь сменяется днем; старость следует за юностью. Это и дает нам возможность говорить о том, что было и что есть; различать прошедшее и настоящее, «тогда» и «теперь». Не будь этих изменений, не было бы и времени. Предположим, что движение в мире прекратилось, все застыло в абсолютной неподвижности, - мы можем сказать вместе с Апокалипсическим Ангелом, что времени больше нет (Откр. X, 6). Как выражаются философы, категория времени есть восприятие нами различных изменений в их последовательности. Но это верно только по отношению к нам, к нашему ограниченному рассудку, к нашим ограниченным чувствам. Для Бога же нет категории времени, и события мировой жизни выступают в Божественном сознании не в последовательном порядке одно за другим, а даны все сразу, сколько их заключается в вечности. Если бы мы допустили здесь последовательность, то это означало бы изменяемость Божественного сознания, Божественного Разума. Но Бог неизменяем.
Что же отсюда следует?
Следует то, что наши грехи содеяны в пределах времени нашей жизни только для восприятия наших ограниченных чувств. Для Бога же в Его Божественном предведении они существовали всегда, девятнадцать веков тому назад, когда страдал Спаситель, так же реально, как и теперь. Следовательно, Господь страдал и за наши теперешние грехи и их Он принял в Свою любящую душу. Вместе с грехами всего человеческого рода и наши преступления тяготели на Нем, увеличивая Его крестную муку. Поэтому мы не можем сказать, что не виноваты в Его страданиях, ибо в них есть доля и нашего участия.
Это надо сказать не только о наших прошедших и настоящих грехах, но и о будущих. Когда бы и какой бы грех мы ни совершили, Бог уже предвидел его и возложил на Возлюбленного Сына Своего. Таким образом, мы произвольно, хотя, быть может, и не сознавая того, увеличиваем греховное бремя, подъятое Спасителем, и вместе с тем увеличиваем Его страдания. Если бы мы твердо помнили это, помнили, что своими грехами мы заставляем страдать нашего Искупителя, то, быть может, не грешили бы с такою легкостью и прежде чем решиться на грех, задумались бы хоть из чувства сострадания. Но мы редко об этом думаем, и сама мысль, что мы являемся вольными или невольными распинателями Господа, нам кажется странной. «Невиновен я в крови Праведника Сего», - сказал когда-то Пилат, умывая руки. Мы следуем его примеру.
Когда мы размышляем об обстоятельствах крестной смерти Господа, то наше внимание невольно сосредоточивается почти исключительно на главных активных виновниках ее. Нас возмущает предательство Иуды; мы негодуем на лицемерие и коварство иудейских первосвященников; нам отвратительными кажутся жестокость и неблагодарность иудейской толпы; и эти чувства и образы заслоняют от нас мысль, что и мы причастны к этому преступлению.
Но разберемся более беспристрастно и более внимательно. Почему мы видим Господа, страдающего на кресте? Где тому причина? Ответ ясен: причина этих страданий и крестной смерти — грехи человечества, в том числе и наши. Спаситель страдал за нас и за всех людей. Мы возвели Его на крест. Иудеи — только орудие предвечного предопределения Божия. Конечно, и на них лежит тяжелая вина; их злоба, их ненависть, их национальное самообольщение, их ослепление — все это делает их безответными перед судом Правды Божией, тем более, что они сами захотели ваять на себя кровь Спасителя; но, как бы то ни было, это не освобождает и нас от нравственной ответственности за страдания Иисуса Христа.
Очень ясно говорит об этом апостол Павел. По его словам, тот, кто однажды просвещен и вкусил дара небесного и сделался причастником Духа Святого, и отпал, — тот снова распинает в себе Сына Божия и ругается Ему (Евр. VI, 4, 6). Когда, получившие познание истины, мы произвольно грешим, то этим попираем Сына Божия и не почитаем за святыню Кровь завета, которою освящены, и Духа благодати оскорбляем (Евр. X, 29).
Никогда, никогда христианин не должен забывать эти знаменательные слова апостола, полные глубокого и скорбного смысла. Все наши пороки мучительною тяжестью ложатся на божественно чистую душу Спасителя, Который должен их выстрадать, чтобы они могли быть прощены нам. Наши грехи — это жалящие шипы тернового венца, впивающиеся в изъязвленное чело Господа, подобно тому, как впивались они когда-то под ударами римских солдат.
Наши преступления — это гвозди, которые мы снова заколачиваем в Его зияющие язвы, горящие жгучей болью. Этим ли должны мы платить за Его великую, самоотверженную любовь?
Вверх
[1] Святитель Василий (Вениамин Сергеевич Преображенский), епископ Кинешемский. "Беседы на Евангелие от Марка." М.: "Отчий дом", 2004, сc. 332-340.
